Салих кивнул. Молоко он сушил сам: долго кипятил кислое молоко, пока оно не стало густым, затем процедил сквозь тонкую ткань и, порезав кубиками, разложил в тени. А мясо сушила одна толстушка с выкрашенной черной краской переносицей – она уже не раз стреляла глазками в сторону Салиха, явно намекая на то, что новая "подруга" ей нравится… Даже слишком нравится. При воспоминании об этом взгляде Салиха вдруг окатило жаркой волной. Он не помнил, чтобы какая-нибудь женщина столь откровенно давала ему понять, что ждет его к себе ночью. Тогда он пренебрег приглашением служанки. И теперь, когда понял, что Алаха решилась бежать из становища – на этот раз окончательно – и берет его спутником, возблагодарил Вечно Синее Небо, Мать Кан, Праматерь Слез и даже Богов-Близнецов за принятое несколько дней назад решение.

Они справились в считаные минуты. Умение быстро собираться в дорогу так, чтобы потом не испытывать нужды ни в чем необходимом, было одним из драгоценных свойств любого кочевника. Каждый из них с детства знал, какие вещи в пути нужны, а без каких умелый человек с легкостью может обходиться. И Алаха отнюдь не была исключением.

Салих ни о чем не спрашивал. Оба спешили: нужно было успеть исчезнуть в бескрайней степной ночи прежде, чем Арих очнется и решится на какие-либо действия. А что именно он задумает – в этом вряд ли могли быть сомнения. Его, сына вождя, молодого хаана, на глазах у девчонки поколотил какой-то колодник! Найти и убить. И дерзеца, и ту, что стала свидетельницей арихова позора.

– Он выследит нас, – сказала Алаха, когда огни становища остались позади.

– Нет, если мы направимся в сторону города, – возразил Салих. – До рассвета мы успеем оказаться в предгорьях. Там можно будет спешиться и…

– Поменьше болтай, – хмуро оборвала Алаха, забыв о том, что первая начала разговор.

Взглянув на свою маленькую хозяйку, Салих понял, что она вот-вот расплачется, и замолчал.

Но погони, как ни странно, за ними не было. Алаха молча гнала коня в сторону Самоцветных Гор. Салих еле поспевал за ней. О чем она сейчас думает? О чем горюет? О том, что потеряла – и, вероятно, навсегда – свой род, свою семью, некогда любимого брата? Но если та судьба, о которой она говорила Ариху, когда они только начали ссориться, действительно ожидает маленькую Алаху в самом ближайшем будущем, то не стоит и печалиться. Невелика потеря!

Только на рассвете они остановились. Салих молча наломал веток какого-то сухого кустарника и запалил огонь. Алаха сварила немного воды и развела в кипятке кубик молока. Выпив, оба согрелись, и их потянуло в сон.

– Я посторожу, госпожа, – сказал Салих. – Спи.

Она надула губы, хотела возмущенно фыркнуть, но неожиданно вместо этого зевнула.

Салих улыбнулся. Спустя мгновение девочка уже крепко спала.

– Прости меня, госпожа, – сказал Салих, когда солнце начало припекать по-настоящему, и Алаха проснулась, – но почему бы не отправиться в путь уже сейчас? Мне кажется, пора бы двигаться дальше. Погоня, если она началась, приближается.

– Арих не станет догонять нас, – ответила Алаха, потягиваясь и сладко зевая. Судя по всему, она, несмотря на шаткость и, если вдуматься, ужас их положения – одинокие путники, порвавшие с родом, с племенем, изгои! – неплохо выспалась и выглядела свежей и почти довольной жизнью.

Однако сама мысль о том, что Арих спустит им с рук и самовольство, и дерзость – ведь вздумали перечить ему, вождю! – и странное заступничество сперва раба за госпожу, а затем госпожи за раба, и совместное их бегство, – одна эта мысль казалась Салиху невероятной.

– Почему ты считаешь, что твой брат, госпожа, допустит, чтобы виновники ушли безнаказанными?

Алаха усмехнулась. Горькая это была усмешка.

– Я знаю своего брата, поверь. Захоти он настигнуть нас, он бы это уже сделать. Ни одному всаднику не уйти от Ариха в этой степи.

Салих подумал, что она права. Даже ему, невольнику, удалось полюбоваться молодецкими скачками юных воинов, где Арих всегда выходил победителем. А уж Алахе наверняка доводилось видеть куда большее. Вряд ли найдется воин, способный одолеть ее брата – в конных ли состязаниях, в схватке ли на мечах.

– А во-вторых?

– Во-вторых, мой брат знает меня так же хорошо, как я его. Пусть он поймает нас, пусть только посмеет поднять на меня руку! Да если он решится на такое и приведет меня назад на аркане, как пленницу, опозоренную, то я расскажу все! Я прилюдно расскажу, как ты побил его! Все узнают, что невольник, над которым смеялись даже женщины, одолел самого сильного, самого славного воина нашего рода! Этого Арих никогда не переживет. Нет, он не допустит, чтобы я очернила его перед всеми… Перед его воинами… Перед нашей матерью!

– Но ведь он может убить тебя, Алаха, – сказал Салих. – Он вполне может убить тебя прежде, чем ты сумеешь причинить ему такой вред.

Конечно, Салих сильно сомневался в том, чтобы Арих пошел на такое страшное преступление, как убийство родной сестры. Убийство последней в роду, избранницы Богов. Однако не следовало забывать: отчаявшийся человек способен на то, что не пришло бы в голову даже самому отпетому негодяю. А Арих был именно отчаявшимся. И оттого опасным вдвойне.

Но Алаха снова покачала головой.

– О, нет! Ведь тогда кто-нибудь из его товарищей расскажет нашей матери о том, что Арих убил ее последнюю дочь. Ни мать, ни тетя Чаха не простят ему этого. А Чахи он боится. Ее все боятся…

"Кроме тебя, маленькая отважная девочка, при виде которой Прекраснейшая побелела бы от зависти!" – подумал Салих, но вслух произнес совсем другое:

– Почему ты так уверена, что он возьмет с собой кого-нибудь из своих товарищей?

Алаха лихо прищурилась и стала удивительно похожа на своего брата.

– Да потому, раб, что в одиночку ему нас не одолеть.

"Нас"! От этого коротенького словечка теплая волна окатила Салиха с ног до головы, и предательский жар разлился по животу.

– Один он нас не одолеет, – повторил Салих.

Видимо, голос его прозвучал как-то странно, потому что Алаха бросила на него удивленный взгляд, однако говорить ничего не стала.

Они были в пути уже несколько дней. Те запасы, что в спешке захватил из становища Салих, подходили к концу. А путники все не решались оставить степь, все кружили в предгорьях.

Алаха боялась больших городов, однако гордость не позволяла девочке сознаться в этом своему спутнику. Она никогда еще не видела домов, которые стояли бы неподвижно, вросшие в землю. Поначалу, когда Салих начал рассказывать ей об этом, она даже рассердилась. Решила, будто он ее дурачит. Даже прибить хотела, рукой замахнулась. А рука у нее, даром что маленькая, с тонкими пальчиками, – тяжелая. Салих видел, как девочка почти шутя натягивает тугой лук из двойного рога.

– Да нет же, госпожа, – повторил Салих, когда гнев Алахи немного улегся, – там действительно никто не возит свои дома на телегах.

– И что, они так и стоят? Никогда не переезжают с места на место? – Алаха покачала головой, все еще не веря услышанному. Слишком это было все ново, слишком, с ее точки зрения, нелепо.

– Да, так и стоят, – улыбнулся Салих.

Заметив эту улыбку, Алаха сразу окрысилась:

– Не скаль зубы, ты!.. Немного достоинства в том, чтобы скакать из места в место, меняя хозяев и жилища, оставляя одно племя ради другого! Что с того, что ты повидал и города, и горы, жил и в селениях, и в юрте? Зато ты – раб, у которого и родни-то не осталось!

Скрывая заносчивостью смущение, она, сама того не ведая, больно задела его. Слишком часто он говорил себе те же самые жестокие слова, нарочно растравляя старую рану – чтоб болела, чтоб не давала покоя, чтоб не позволяла умереть раньше времени, не отомстив за искалеченную жизнь!

– Ты права, госпожа, – тихо сказал Салих. – Много достоинства ли в том, чтобы бродить, не имея крова над головой и не зная, где твой очаг – тот, который по праву назовется родным? Но моя искалеченная жизнь имеет свои преимущества: я, по крайней мере, знаю, чего ожидать от городов и населяющих их людей.