– Как тебя зовут? – с высоты своего роста спросил ее Норг и покосился на Синяку. Тот нехотя перевел женщине вопрос. Глядя ему в рот, женщина ответила: «Далла». Голос ее прозвучал глухо.

Ни в малейшей степени не интересуясь женщиной, Хильзен пошарил среди хлама, сваленного в сарае, и, с достоинством отряхивая с себя пыль, объявил:

– Пусто.

Далла метнула на него злобный взгляд. Девчушка за ее спиной ерзала и приглушенно попискивала. Чуть громче, чем в первый раз, женщина что-то сказала, отрывисто и горько. Синяка проговорил, обращаясь больше к Хильзену, чем к Норгу:

– Она говорит, что ее муж погиб во время осады.

Со двора послышался топот – сапоги Завоевателей громыхали по доскам.

– Уходим, – быстро сказал Хильзен. Он вытолкнул во двор Синяку, схватил Норга за пояс и чуть ли не силой вытащил его из сарая, поспешно захлопнув за собой дверь.

Женщина опустилась на пол и беззвучно заплакала, спрятав лицо в подоле малышки, которая вытаращила на мать круглые глаза и застыла от удивления.

– Ну, что там в сарае? – спросил Хильзена капитан.

– Пусто, – небрежно ответил Хильзен.

Они снова вышли на улицу, и холодный ветер с залива принялся трепать их волосы.

Большинство домов в районе Морских улиц были брошены. Завоеватели забирали все съестные припасы, какие только находили, – мешки с крупой, кадки с солеными огурцами, муку, сало, домашние колбасы, мед. Все это они складывали в телегу с тем, чтобы после перевезти в башню.

Чем дальше уходил отряд от залива, тем состоятельнее становились дома. Почти все они получили значительные повреждения. Полуразрушенным был и тот дом, возле которого остановился Бьярни. Оглядывая хозяйским глазом тяжелую дверь с деревянным лаковым гербом (сова, сидящая на колесе), капитан хищно шевелил носом: здесь будет чем поживиться. Что с того, что рухнул флигель и выбиты стекла? Основная-то часть уцелела!

Синяка замешкался на пороге, и Бьярни сильно толкнул его в спину. Во все дома, куда заглядывали Завоеватели, Синяка входил первым. Бьярни не желал попусту рисковать своими людьми. Если ахенцы оставили в подарок незваным гостям ловушки, пусть попадется их же соотечественник.

Синяка медленно прошел темную прихожую. В полумраке угадывались мраморные статуи по обе стороны от двери, ведущей в господскую половину. Синяка толкнул эту дверь и вошел. Здесь почти ничто не пострадало, если не считать разбитых стекол.

На блестящем наборном паркете синякины ноги оставили пыльные следы. Его худая фигура в лохмотьях бесшумно скользила среди стен, затянутых расписным шелком, зеркал в позолоченных завитушках, мебели из светлого ореха. Бесцеремонные завоевательские сапоги топали по анфиладе роскошных комнат. Некоторые окна были выбиты, и осколки лежали на темном полированном дереве пола.

Следом за Синякой Завоеватели прошли несколько пустых залов и, наконец, оказались в небольшом кабинете, где были только полосатый сине-желтый шелковый диван и конторский стол, за которым работали стоя. На полу возле дивана скорчился лицом вниз уже закоченевший труп. На покойнике была просторная рубаха из тонкого полотна с кружевами. Косматый Бьярни сильным ударом ноги перевернул его на спину. Открылось лицо, похожее на восковую маску. На лбу синело пятно. Из середины живота странным чужеродным предметом торчал осколок толстого оконного стекла. Скорее всего, человек погиб во время взрыва башни два дня назад.

Увидев труп, Синяка сжался и шарахнулся в сторону, наступив на ногу Хильзену. Хильзен высвободил ногу из-под жесткой пятки и задумчиво поглядел на свой сапог.

Кивком головы Бьярни подозвал Синяку к себе.

– Ты его знаешь? – спросил он.

Синяка осторожно подошел.

– Знаю, – сказал он с глубоким вздохом. – Это господин Витинг.

– А кто этот господин Витинг?

– Он был владельцем обувной мануфактуры.

Хильзен пристально посмотрел на Синяку, однако ничего не сказал.

В соседней комнате чьи-то уверенные руки уже выдвигали ящики и ворошили содержимое сундуков.

– Закопайте эту падаль в саду, – распорядился Бьярни. Синяка проводил глазами Хилле и Тоддина, которые выносили труп, и поскорее убрался в соседнюю комнату.

Это была буфетная, и там, как и положено, безраздельно царствовал огромный буфет с колонками из массивного дерева и медным рукомойником, сделанным в виде рыбы. На полке за темными стеклами стояла фарфоровая посуда. Приоткрыв рот, Синяка рассматривал чашки и плоские тарелки, украшенные тонкой золотой росписью. Тонущие в тумане горы, крошечные беседки, уродливые деревца, из последних сил тянущиеся к свету, – таких диковинных и чудесных картинок он никогда еще не видел.

– Богатый дом, – произнес кто-то за его спиной.

Синяка подскочил. Он не заметил, как в буфетной появился Хильзен. Стуча сапогами по паркету, Хильзен подошел вплотную. В опущенной руке Завоеватель держал бутылку с дорогим вином.

– Один из самых богатых в городе, – тихо отозвался Синяка.

Хильзен развалился в роскошном кресле, зевая во весь рот и скучающе разглядывая потолок, расписанный золотыми и синими спиралями.

– А ты что, был хорошо знаком с этим Витингом? – неожиданно спросил он.

Стоя у разбитого окна, Синяка смотрел, как Хилле ковыряет в саду раскисшую землю лопатой. Убитый лежал на клумбе с поникшими георгинами. Синяке не верилось, что этот недосягаемый полубог, всемогущий господин Витинг, теперь просто труп. Мимо дома с совой на колесе приютские дети боялись даже ходить, а самые младшие искренне верили, что господин Витинг никогда не спит и все-все видит.

– Я его ненавидел, – еще тише сказал Синяка.

Высморкавшись двумя пальцами, Хилле-Батюшка Барин обтер руку о мокрый георгин, потом подтолкнул мертвеца лопатой, и покойник грузно свалился в могилу. Батюшка что-то произнес – Синяка не слышал, что именно, но, возможно, то было надгробное напутствие – и принялся сбрасывать землю в могилу.

Неподалеку трое дюжих парней выкатывали из подвала бочки с вином и балагурили, скаля зубы. Рядом стоял Косматый Бьярни и озирал свой отряд и гору трофеев, хищно щуря темные глаза. Норга среди собравшихся внизу не было.

Синяка отвернулся от окна.

– А где Норг? – спросил он.

Хильзен снова зевнул, поболтал в бутылке темно-красную жидкость и положил ногу на ногу.

– Должно быть, вернулся на Первую Морскую улицу, – сказал он. – Не все еще варенье съел у хорошенькой вдовушки.

Синяка остался в башне Датского Замка, как приблудившийся котенок. Завоеватели не обращали на него особого внимания. Парнишка казался им безвредным. К тому же, он был немного не в своем уме. Они кормили его; он иногда помогал повару чистить котлы.

Синяка часто думал о капитане Вальхейме и его сестре. Он был уверен, что близнецы остались в Ахене, не сбежали, хотя большинство офицеров бывшей ахенской армии давно уже покинули город. И наверняка они голодают и бедствуют, но от Завоевателей и корки хлеба не возьмут.

Во время своих бесцельных блужданий по городу Синяка старался обходить улицу Черного Якоря стороной. Ему не хотелось встречать Вальхейма. Солгать капитану Синяка не мог; сказать правду – тем более.

Ахен лежал в развалинах. Половина каменных и две трети деревянных домов были разрушены. Особенно это бросалось в глаза в портовых районах. Улицы стали пустынны. Всегда ухоженные мостовые разбиты и разворочены. Цветы, которыми горожане украшали окна и балконы, завяли.

Однако город не был мертв. Медленно, но с каждым днем очевиднее, он обретал новый облик – суровый, подчеркнуто скудный. На улицах стали показываться женщины, которые до того неизвестно где скрывались. Но и с ними произошли странные перемены. В одночасье исчезли их шелковые платья и золотые сетки для волос. На смену пришли холщовые юбки и рубахи, серые платки поверх кос. Вместо туфель по разбитым мостовым стучали башмаки, а то и мужские сапоги. Синяка даже представить себе раньше не мог, что эти гордые красивые дамы могут носить такую одежду. Где только они взяли ее? Появились крестьянки из деревень, лежащих за Темным Лесом. Иногда они дрались с горожанками за еду и хорошие вещи.