Надвинулся автомобиль – наглая жирная иномарка – и, не торопясь, провел полосой света по глазам как кисточкой.

Валерий прикрыл глаза ладонью. Из двора выскочил игривый доберман и со свирепым лаем набросился. За ним выскочил голос: «не бойтесь, он не кусается», а за голосом его хозяйка. Нужно будет купить газовый балончик, – подумал Валерий. Один раз получат, второй раз не полезут. Он пошел дальше.

У угла дома номер тринадцать трое мальчиков постарше выворачивали карманы маленькому. Маленький негромко плакал и обещал рассказать папе. Старших это не пугало. Наша будущая элита, – подумал Валерий, – как раз эти пробьются. Не каждый, но каждый третий пробьется. А папа ничего не сделает. Скорее всего ему и не скажут. Он стал вспоминать преступления недавнего времени, которые так или иначе запоминались.

Убийство Листьева в подьезде. Уже радиостанции стольких стран передавали траурное сообщение и все все знали, каждый знал, но наше радио передавало бодренькие народные танцы. Хотя и там, на радио, уже все знали, но только не получили указки сверху. Убийц не нашли. В прошлом месяце – муж вышел и сел в машину, в его квартиру позвонили; жена открыла мужу, но это был не он. Задушили шарфом. Убийц не нашли. Тогда же – две женщины, живущие в одной квартире, найдены мертвыми в разных местах города. Не знаю как вторая, а первая умирала долго. В нее всадили отвертку прямо в вагоне трамвая. Всадили отвертку восемнадцать раз. Она села (уступили все же сидячее место!) и истекала кровью. Никто не сообщил в милицию. Через шесть остановок женщина сошла и села на скамье. Там ее и нашли утром, мертвую. Полтора месяца назал убили ученика, утром, на глазах у соседей. Затащили в собственную квартиру и стали медленно, без опаски убивать. Крики и грохот были слышны даже на улице. «Не убивайте, я молодой, я не хочу умирать!» – был улыбчивым, незаметным, волосы с рыжинкой. Сидел за четвертой партой у окна. Убийц не нашли.

Где-то здесь, за кустами сирени, прятался телефон. Скелет будки на каменном возвышении, а внутри – телефонное сердце, иногда бьется, иногда молчит. Валерий поднял трубку – телефон был жив и громок; наверное, недавно сменил своего предшественника, умершего на посту.

– Алло, Люда?

– Кто звонит? – голос весел, на полуноте оборванноего смеха, весь дрожит от нетерпения, хочет досмеяться.

– Это Лерик. Я сейчас к тебе приду.

Смех отдрожал, повисла пауза.

– Ты не хочешь?

– Хочу, но…

– Я приду без всяких «но».

Люда зашептала в трубку:

– Сейчас сколько? Восемь. Подожди до вечера. До одиннадцати. Я буду тебя ждать, дверь будет открыта. Сейчас я не могу.

– Я приду в девять, – сказал Валерий, – и пусть дверь будет открыта.

Он повесил трубку.

У телефона стоял страшно воняющий пьяный (после того что случилось, Валерий не выносил запаха спиртного – все же, клиническая смерть, это не шутки). Пьяный подвинулся так близко, как подвигаются только влюбленные женщины или вдрызг пьяные и начал шептать: шптптптшптпттшп.

– Что? – спросил Валерий.

– Ну, я немножко выпил, то есть, я это, я много выпил, я не знаю… (на этом месте пьяный уперся своим лбом в лоб Валерия, для равновесия)… я не знаю. Но мне надо домой…

– Ты не в ту сторону идешь, – ответил Валерий, – выходи на асфальт и иди прямо, все прямо и прямо, потом повернешь.

– А ты мне скажешь, где повернуть?

– На проспекте Ильича.

– А, Ильича! – обрадовался пьяный, – я пошел…

– Иди.

Валерий снова набрал номер, подождав, пока проедет машина и осветит темный диск.

– Это опять я.

– Что ты хочешь?

– Почему ты сказала, что оставишь дверь открытой, я ведь могу позвонить?

– У нас сломался звонок.

– Ты с кем сейчас?

– Сама.

– Тогда говори громче, не шепчи.

– Я не шепчу, это телефон, – она повесила трубку и обвела взглядом комнату.

В комнате было еще двое. Первый – мужчина лет сорока пяти, невысокого роста, плотный, с выразительным лицом и умными глазами. Глаза хитрят, прикидываясь простоватыми. Глубокая морщина у левой брови и совсем нет морщины у правой. Брови подпрыгивают, реагируя на каждое слово собеседницы. Чем-то напоминает киноартиста, на самом деле – декан экономического.

Рядом с ним на диване, дежурная студентка – тонкое симпатичное лицо, белая блузка (белая до той степени чистоты, которая недоступна мужскому глазу) под блузкой на все готовая плоть. Плоть просвечивает в нужных местах. Ниже – шортики в голубую полоску, короткие, но с длинной бахромой. Волосы того оттенка крашенности, который увидишь у каждой второй в метро.

Люда позвала ее глазами и ушла в кухню.

– Что такое? – спросила студентка и ярко улыбнулась.

Улыбка была чуть напряженной, чтобы не показать жвачку на передних зубах. Так улыбаются дети, когда боятся, что леденец отнимут.

– На сегодня все, – сказала Люда, – уходи. Дальше я сама.

– Нет, – сказала студентка, – я еще не обо всем договорилась.

– Я договорюсь за тебя.

– Обещаешь?

– Да.

– Ну смотри.

Они вышли в зал.

– Сергей Иванович, меня прогоняют, – сказала студентка, и принадула верхнюю губку.

– Кто тебя выгоняет?

– Это я, Сержик, – ответила Люда. – Я хочу быть только с тобой.

Сержику было вполне все равно и студентка убралась.

– Возьми мой автомобиль! – крикнул он напоследок.

Студентка кивнула и прикрыла за собой дверь. На лестнице она встретила худого и очень черного грузина с тончайшими усиками над губой.

Грузин уперся рукой в стену и не отходил. Студентка прошлась взглядом по руке: у плеча кожа была темной, у локтя – совсем темной, а кисть вполне могла принадлежать негру.

Неравномерный окрас – признак породы.

– Чего хочешь? – спросила она.

– Что ты так сразу, чего хочешь, чего хочешь? – обиделся грузин и убрал руку.

Студентка пожала плечами и прошла. Метрах в двадцати стояла машина декана вместе с шофером. Шофером была женщина, очень нервная на первый взгляд, в огромных очках (дужки крепились снизу к стеклам), с напряженным лицом и подрагивающими длинными пальцами на руле.

– Сказал, чтобы ты меня отвезла.

– Возвращаться нужно?

– Я думаю, не раньше утра.

– Тогда поехали.

– Что-то там не чисто, – сказала студентка.

– Не наше дело, – ответила шофер.

Люда приласкала дорогого гостя, сделала глоток из бокала и удалилась на кухню. До девяти оставалось еще пятьдесят минут.

Лерик заявится обязательно. После того, что он устроил в прошлый раз, Люда стала относиться к нему серьезно. Декана выгнать она не могла, не впустить Лерика тоже. Напоить гостя до беспамятства – это хорошая идея, но неосуществимая, увы, цейтнот. Нельзя стоять, нужно действовать. Время работает против тебя.

Она снова прошла сквозь зал и ушла в спальню.

– Ты куда, моя дулечка? – развеселился гость. – Твой маленький хочет, чтобы его приласкали. Или ты хочешь, чтобы твой маленький плакал?

– А ты мой маленький?

– Просто крошка. – И он заплакал.

– Боже, как я тебя люблю! – простонала Людочка. – Голова болит, выпью таблетку. Не хочу быть кислой с тобой… Я так соскучилась по твоим рукам…

Она вывернула ворох таблеток прямо на ковер и принялась перебирать. Нужной не находилось. Гость напевал в зале:

Очи черные, ты приди ко мне,

Очи страстные, не дождусь тебя

И прекрасные, сейчас сам приду,

Как люблю я вас, расстелю постель…

Вот оно.

Две пластинки феназепама. В каждой по десять таблеток.

Лучшее снотворное, – говорили друзья, – и не вредное, потому что дает естественный сон. Отравиться нельзя, безопасная доза – десять таблеток. Чтобы заснуть – достаточно четвертинки или половинки одной. У Люды часто бывала бессонница, она не раз проверяла на себе это средство. Плохо лишь то, что сон и в самом деле естественный: человек спит крепко, но может проснуться от любого шума. Проснется, выпьет воды, помечтает у окна, и снова заснет, до утра теперь уже. Но ведь проснется. И ничего не забудет утром.