Ехали-ехали и, наконец, доехали. Фашисты под Москвой! Двое фрицев на мотоцикле, не торопясь, словно у себя дома, катили по подмосковной проселочной дороге. Один из них, водитель в очках-консервах, изо всех сил вцепился в руль, стараясь удержаться в разбитой колее. Второй, офицерик со шрамом на щеке, в лихо заломленной фуражке, громко и слегка фальшивя, распевал на весь лес «Милого Августина». Похоже, он был пьян — то ли от шпанса, то ли от весеннего воздуха России.

«Ах, майн либер Августин, Августин, Августин! Ах, майн либер Августин, Августин, Августин», — его голос был слышен издалека, он пугал птиц и нарушал торжественное спокойствие природы…

— Я этих сволочей всех перестреляю! — прохрипел напарнику русский партизан в ушанке и очках с замотанной бечевкой дужкой, крепко сжимая ключ адской машинки. Народные мстители прятались за пригорком, поджидая обнаглевших фашистов.

Неожиданно справа от них из-за стволов сосен показался аккуратный плакат с надписью «Achtung! Partisanen!». Захватчики даже не поняли последнего предупреждения. Поздно, подлые фрицы!

Твердой рукой очкастый партизан повернул ключ. Оглушительный взрыв взметнулся столбом пламени, подбросил так и не допевшего песню немца и его напарника в негостеприимное русское небо. Из клубов дыма на поляну выкатился пылающий мотоцикл. Уже без седоков.

А мгновенно обрусевшие оккупанты беспомощно повисли над землей, раскачиваясь и разгоняя дым руками. Страховочные тросы, надежно прикрепленные к спрятанным под формой поясам, в последнее мгновение перед взрывом успели выдернуть незадачливых «немцев» из седел.

— Ох ты, куда это меня? — прохрипел тот, что в очках-консервах.

— Иваныч, ты как? — отозвался второй.

— Вроде ничего, а ты?

— А… — отмахнулся «Августин» со шрамом и заорал вполне узнаваемым голосом Фила. — Слава, твою мать, ну сколько можно объяснять было! Взрывать нужно под передним колесом! Давай, опускай меня!

Все это выглядело довольно забавно, но Филу было наверняка не до смеха. Все-таки он совсем не любил оказываться в дурацком положении, тем более сегодня, когда он еще и пацанов пригласил на съемки.

В конце концов с помощью ассистентов и «такой-то матери» Фил и его напарник оказались на земле.

Раздражение Фила еще окончательно не прошло, но, почувствовав под ногами почву, он смог наконец внятно и членораздельно высказать свои претензии не в пространство, а конкретно Славе, тому самому, который головой отвечал за выполнение трюка:

— Ну, договорились же, как только пойдет первое колесо — сразу взрывать! — сейчас Фил до смешного был похож на обиженного подростка.

— Теперь все, уже ничего не изменишь, — ассистент похлопал Фила по плечу.

— Да нормально все было, хорошо, — одновременно и примирительно и успокаивающе отозвался спокойный как танк Слава.

Тут из клубов едкого дыма донесся голос режиссера, которого сейчас меньше всего волновали сиюминутные разборки:

— Еханый бабай! Опять сколько дыма-то! Говорил, меньше надо! — однако в голосе его вместе с тем слышалось и удовлетворение: трюк был отснят и, похоже, все в норме. Остальное — при монтаже.

Фил, похоже, тоже успокоился и почувствовал, как это часто бывало с ним в стрессовых ситуациях, жуткий приступ голода:

— Юсуп Абдурахманыч! — истошно заорал он, наискосок пересекая еще дымящуюся поляну. — Когда обед-то?

Чуть в стороне от съемочной площадки, через которую ассистенты торопливо тащили всякого рода съемочный инвентарь, стоял знакомый «линкольн», а за ним — вечно хохмящий Пчела, очень серьезный Космос и чему-то своему улыбавшийся Саша Белов.

— Пацаны, ну что, не голодные? Может, пообедаете? — Фил по лицу Саши попытался понять, не очень ли глупо выглядел в подвешенном состоянии. В то же время он явно гордился своим участием в съемках.

Саша лишь едва заметно кивнул, но в это время к Филу, едва не хватая его за грудки, бросился Космос с горящими от возбуждения глазами.

— Фил, знаешь что, — зачастил Космос. — Слышь, познакомь с режиссером-то, а? Может, мы тоже пригодимся? Ну там, знаешь, прикинемся, типа как артисты. Че там надо — ну, накостылять кому, ты ж знаешь, а? — В завершение этой тирады Космос схватил фашистскую фуражку и, пижонски держа ее двумя пальцами за лакированный козырек, водрузил себе на голову. Самому себе Космос нравился чрезвычайно.

— Ну давай, договорились, — чуть снисходительно усмехаясь, сказал Фил и вполне серьезно и даже с ноткой недовольства бросил: — Положи фуражку-то.

Но Космосу было уже не до нее, он представил себя, такого классного, на экране:

— Пусть меня в кино возьмут! — его просто распирало от восторга.

— Сеня, позвони Птиченко! Где обед-то? — щекастенький, кругленький и в то же время очень живой режиссер в зеленой панаме, нахлобученной на затылок, как раз оказался в поле зрения друзей.

— Андрюш, можно тебя? — крикнул Фил, направляясь в его сторону и махнув ребятам рукой, мол, вперед. Он-то знал, что режиссеру сейчас ни до кого, но и отказать в просьбе ребятам он не мог. — Это мои друзья, — улыбнулся он, подталкивая вперед Космоса.

— Космос, — протянул тот ладонь.

— Очень приятно, Андрей, — отозвался, пожимая руку, режиссер: он даже бровью не повел, услышав странное имя.

— Виктор, — Пчела улыбался во все тридцать два зуба.

В этот момент к ним подкатила такая же кругленькая, как и режиссер, ассистентка с новеньким фанерным плакатом с давешней надписью «Achtung! Partisanen!».

— Ну как? — ей хотелось получить оценку немедленно.

— Отлично! Прямо сорок первый год! — бросил Андрей, возвращаясь к процессу завершения знакомства.

— Александр, — Саша Белов внимательно и с неподдельным интересом, чуть склонив голову набок, разглядывал режиссера.

Того уже взял в оборот Космос, подхватив под руку и увлекая куда-то к одиноко стоящей елочке.

Режиссер — забавный такой, — добродушно улыбнулся Саша, направляясь к «линкольну».

Краем глаза он отслеживал мизансцену у елки, где Космос, размахивая своими длинными руками, что-то впаривал понуро переминавшемуся перед ним с ноги на ногу режиссеру.

— Ну, девчонки, кто-нибудь будет кормить меня или нет? — гнул свою гастрономическую линию Фил, поудобнее усаживаясь на переднем сиденье «линкольна».

— Что за девки-то? Что за девки? — забеспокоился Пчела.

Но Фил не ответил, ибо в этот момент у него в руках уже дымилась миска с каким-то не очень понятным варевом — не то собачий корм, не то тушенка с перловкой. Однако Фил это сомнительное блюдо уплетал за обе щеки.

— Ну что, пацаны, — подскочил возбужденный Космос, — я договорился. Будем сниматься, — уверенным голосом сообщил он, будто все уже было решено.

— У «Интуриста», — прыснул смешливый Пчела.

Секундой спустя, когда до всех, наконец, дошло, к нему присоединились остальные. Только в Космосе еще, наверное, с минуту боролись два чувства — восторженность и обида непонятого артиста.

Продолжая забрасывать в себя алюминиевой ложкой свой собачий корм, Фил серьезно и с чувством причастности философически жаловался:

— Ну, везде, бардак. Даже в кино. То ли дело у фашистов, — его мысль сделала какой-то очень замысловатый зигзаг. — Я тут брал у режиссера «Майн кампф» почитать… — Фил посмотрел вверх, в пространство, и процитировал с чувством и почти торжественно: — «И тогда меч начинает играть роль плуга, и тогда кровавые слезы войны орошают всю землю»… Везде орднунг унд арбайтен, — закончил он назидательно.

— Ага, — ехидно отозвался Пчела, — а мы их с этим орднунгом и арбайтеном… — Пчела похотливо причмокнул и до неприличия откровенно изобразил, как именно мы их поимели. — И Гитлер — капут! — закончил он с веселым удовлетворением.