Ага, есть! Плохо ли, хорошо ли надумал, не ведал. Богу одному это решать, зато…

Встал Пятак с травы во весь рост, потянулся неспешно, косточки разминая, и ленивым ходом прямиком к ханской юрте подался. Половцы, что в траве позади него таились, разом головы приподняли и рты дружно раскрыли – что делать-то теперь?! Тот, кто старшим у них был, подождал немного, сплюнул разочарованно, тоже на ноги поднялся и следом за Пятаком двинулся, совсем таиться перестав. Прочие тут же его примеру последовали.

В юрту Пятака не сразу пустили, опасаясь разбудить Юрия Кончаковича. Однако тот сам проснулся от галдежа людского и войти дозволил, но тоже не сразу. Поначалу он какого-то половца позвал, а уж потом Пятака.

Когда тот в ханский шатер вошел, то кроме Юрия Кончаковича никого там не увидел. Да и не мудрено это. Хан хоть и по-походному жил, но с удобствами и себе ни в чем не отказывая. Кругом ковров мягких полно – нога тонет, подушек раскидано с дюжину, а одна треть всей площади и вовсе пологом занавешена. «Видать, там половец схоронился, который раньше меня вошел», – догадался Пятак и в душе снова к небесам обратился, чтобы они ему грех предательства ради спасения Родиона отпустили. А еще свечу пообещал поставить в божьем храме в полпуда весом, ежели только все удачно у него пройдет.

– Поверил мне гонец, – бухнул чуть ли не сразу, как только в юрту вошел. – Тайну всю поведал. Не в тех местах на самом деле зарыто, что в грамотке указано было. Иные они.

Рассказал правдиво, без утайки все, что услышал, а в конце про обещанное ханом напомнил и упомянул про то, что мысль некая у него имеется, но поведает он ее хану чуток погодя. Надо еще раз ему самому над ней покумекать.

Поморщился Юрий Кончакович, буркнул хмуро:

– Иди пока. Я думать буду. Тут рядом будь, чтоб сразу нашли, ежели позову.

Понял Пятак, что проверять его слова будут. Значит, слыхали там, за пологом речь Родиона. Это хорошо. Это просто отлично! Теперь у басурманина намного больше веры будет тому, что Пятак предложит.

Позвали его обратно в юрту, когда уже рассвело совсем. Небо сызнова хмурилось, все сплошь облаками было затянуто.

– Вот такая и жисть моя ныне беспросветная, – вздохнул Пятак, и тут же словно услышал его кто-то на небесах и обнадежить захотел, одеяло облачное быстренько в стороны разошлось, да не в одном, а сразу в двух местах. Причем не где-то там на окраине, а чуть ли не над его головой прорехи образовались. А сквозь них такая ласковая синь глянула, что Пятаку как бальзамом рану сердечную умягчила и уверенности прибавила.

– Не обманул ты меня, так что и я свое слово сдержу. Срок тебе до десяти лет обрубаю, – не поскупился Юрий Кончакович и замер в ожидании.

«Думаешь, поди, что кинусь тебе грязные вонючие лапы целовать, плача от умиления. Ну, точно, – чуть не улыбнулся Пятак, но сдержался. – Вон как носки сапог отклячил. А вот дудки тебе. И не мечтай, собака немытая. Ежели бы волю дал, тогда еще ладно. Из русской реки губы водой бы потом омыл и ничего, а так…»

– За срок, скошенный тобой, благодарствую, – поклонился сдержанно. – А только у меня вот к тебе какая думка ныне, великий хан, – не забыл польстить он самолюбию Кончаковича. – Гонец тот, именем Родион, мне одно место указал, в грамотке – другое начертано. Как узнать – где правда? А ежели он на самом деле во мне подлую душу почуял и истины ни там ни тут нет? Ты что же, весь град перекапывать станешь? А ежели и в полон никого не возьмешь, что тогда? Они ведь, сам, поди, видал, стойко бьются.

Юрий Кончакович помрачнел. Такая мысль в голову ему не приходила. А и впрямь – что тогда ему делать? Ну, хорошо, если черниговцы и прочие рязанского князья одолеют, тогда ему никто мешать не станет в поисках, да и то как сказать – дружба дружбой, а… Совсем же плохо, если князь Константин верх сумеет взять. Тогда он немедля сюда кинется, и каждый день, каждый час дорог будет. Значит, все бросить придется и несолоно хлебавши, как у них на Руси говорят, обратно уходить. А ведь он сам всегда повторял, что удачливый воин не тот, кто своего врага одолеть сумеет. Такое многим дано, особенно если вдесятером на одного навалиться. Подлинно удачлив тот, кто у своего врага поверженного узнать сумеет, куда он свое добро спрятал.

– Завтра его пытать велю. Он все скажет, ничего не утаит, – пообещал зловеще.

– Хорошо, коли правду. А вдруг опять соврет? – усомнился Пятак.

– Долго пытать буду. Каждый день.

– И каждый день он тебе место за местом называть будет. Как узнаешь, когда он истину сказал?

– А там земля должна быть свежая и мягкая, – радостно сузились глазки у хана. – Вот так и узнаю.

– Они что же, дураки вовсе, – возразил Пятак. – Долго им, что ли, всюду тебе накопать? А еще лучше через подкоп запрятать, – оживился он.

– Это как? – недоуменно переспросил хан.

– А так, – вдохновился Пятак идеей, которая, правду сказать, только что пришла ему в голову. – Роют, к примеру, в одном месте на сажень вглубь, а то и на две. А уж потом вбок идут саженей на десять. Получится, что над тем местом, где серебро с золотом лежат, земля вовсе нетронута.

– Это сколько же ее вырыть надо? – махнул хан рукой. – Не-ет, тут ты лжешь.

– Это воинам твоим такой труд в тягость, – не сдавался Пятак. – Нам же, русичам, лопата да вилы в охотку. И что тогда делать станешь?

Юрий Кончакович молчал. Наконец нехотя разжал рот:

– Говори, что сам надумал.

– Бежать мне надо от тебя. А чтобы веры больше было – гонца этого с собой прихватить. Вместе с ним чтоб. Тогда точно поверить должны. Копало же много народу. Я к ним подсяду, разговоры подслушаю – глядишь, чего и узнаю.

– Они молчать будут, – покачал головой хан.

– Тогда подпою малость. Во хмелю у человека язык как помело становится. Когда узнаю – знак дам или сам вас встречу и все укажу.

Юрий Кончакович призадумался.

– Ныне отпущу, а завтра знак дашь, – сказал нехотя.

– Не дам, – замотал головой Пятак. – Если бы обмануть хотел – пообещал бы. Я же себе свободу зарабатываю, потому и говорю честно – не успеть мне. Пять дней сроку дай. За это время я все должен разузнать. Знак же такой будет. Воев своих на пятый день под вечер отведи от стен, а трех всадников оставь, да подальше, чтоб никто по ним стрелять не стал. Если к тому времени выведаю что – я сам в них стрельну. А дабы угадал ты, что это я стрелу пустил – три пера будет у нее на хвосте, ниткой золоченой перевязанных, ежели пожертвуешь для меня одну из своего халата.

И опять Юрий Кончакович сразу ничего не сказал – все глядел пытливо на Пятака, пребывая в колебании.

– К тому же, узрев гонца своего, – поспешил добавить Пятак, – воевода и прочие ратники непременно в расстройство впадут. Раз он назад вернулся – значит, князь об их беде так ничего и не знает. Когда же воин в унынии, то у него и сил вдвое меньше становится. Глядишь, и вовсе град тебе сдадут, ежели ты их выпустить беспрепятственно пообещаешь.

В ответ хан только хмыкнул, но продолжал молчать, буравя Пятака глазами. Затем, усмехнувшись криво, спросил вкрадчиво:

– А ворота открыть сможешь?

Пятак в ответ лишь руками развел.

– Кто же мне такое позволит? На них там, поди, даже ночью не один десяток людей стоит. Воля твоя, великий хан, а с этим делом навряд ли что сложится.

– Если бы пообещал, я бы вас с гонцом этим на одном костре завтра изжарил, – произнес Кончакович равнодушно. – А почему ты сам предать своих возжелал?

Пятак, как мог, честно ответил:

– Предать и не думал даже. Я тебе в чем помочь обещался? Не град взять, не ворота открыть – узнать, где злато закопано. Кого я этим предам? Только князя рязанского – ведь это его казна. А он мне кто? Да никто. Мой-то князь, Мстислав Романович, далече отсель. И воевода корсуньский тоже далеко. А свободу получить очень хочется. Надеюсь я, что ты мне ее подаришь непременно, ежели я тебе покажу, где золото зарыто.

– В тот же день вольным уйдешь, – пообещал Юрий Кончакович. – И коней двух дам в придачу из своих табунов.