Второй раз они на эти земли спустя три года пришли. Тоже знатно почудили, вернувшись с пленниками и добычей. Третий – когда Творимир только свой пятый десяток разменял. С судовой ратью ходили и тоже успешно. Говорить по-булгарски он научился совсем немного – лучше и не пытаться. Понимал же почти все, особенно если речь лилась не спеша, размеренно, а слова произносились четко. Абдулла-бек именно так отцу и переводил.

Первую фразу, которая Творимира насторожила, сам боярин, вручая подарки, произнес так:

– Мы ныне люди небогатые, но уважение имеем.

В устах Абдуллы при переводе она звучала чуть иначе:

– Мы люди бедные, потому и уважение имеем.

«Может, нет у них различий таких. Что небогатый, что бедный – все одним словом обозначается», – успокоил он сам себя.

Второй раз Творимир сказал, что когда они земли повоюют, то подарки тоже иными будут. Бек отцу своему перевел, что когда булгары земли им повоюют…

«Ну, не понял малость Абдулла, что я изрек», – вновь урезонил себя посол.

Сейчас же третий раз бек перевел сказанное по-иному.

– Пока волости их мы в покое оставим… – так звучало у него начало фразы.

Творимир отхлебнул из пиалы душистого шербета и, как бы между прочим, заметил своему соседу:

– Гоже ли, когда наследник престола ханского своему отцу нашу речь вкривь и вкось толмачит?

Оп-па! Так и есть! Засмущался бек, лицом зарделся, эмиру же совсем иное сказал:

– Об угощении посол русичей говорит. Хвалит стол твой. Говорит, богатый.

– Про угощение ты верно сказал, Абдулла, – подтвердил невозмутимо Творимир. – Хотя я такого и не говорил. Однако с этим соглашусь без спору.

Лицо Абдуллы еще больше раскраснелось. Он беспомощно посмотрел на отца, а тот вдруг, ломая слова вкривь и вкось, сам вступил в разговор:

– Я твой дума хорошо понял, боярин Творимир. Мой сын не так много речь твой знает, посему прости отрока.

«Хорош отрок, – крякнул мысленно боярин. – У иного княжича в его возрасте уже внуки имеются». Вслух, однако, он иное произнес. Заверил, что пустяки все это, тем более что великий эмир и сам, поди, хорошо понял все, что сказал Творимир, так что большой беды тут нет.

Остаток беседы все же скомкался. Прощаясь, Ильгам ибн Салим сказал сам по-русски, не доверив сыну:

– Теперь мы думать будем. Крепко думать надо – время много нужно. Плохо думать нельзя. Промах делать – всем худо станет.

С тех пор не один день прошел. Чувствовал боярин, что все на волоске висит. Видать, есть у них и сторонники, и враги. Кто победит? Богу одному известно, да еще аллаху ихнему. Поди спроси их обоих. Творимир бы спросил, только бесполезно это – молчуны там на небесах сидят. Не до людей им. Остается терпения набраться и ждать.

Так седмица прошла, другая потянулась. Тишина кругом. Будто забыли про них булгары. Нет, корм исправно поставляли в дом, что им для жилья отвели. И напитков ароматных, даже медов хмельных, тоже привозили без счета. Но не зря тревожился Творимир, вспоминая пословицу, что там, где мягко стелют, иной раз жестко спать приходится, ох не зря.

И правильно рекло ему сердце-вещун. Судьба послов Ярослава, равно как и само решение эмира, на волоске зависла. В какую сторону полетит – неведомо, потому что два сына-погодка друг с дружкой сцепились, уступать не желая.

Абдулла-бек больше на уговор нажимал, который они с Константином заключили. Мол, не дело это, великий эмир, сызнова переиначивать. Коли уж решили один раз, так давай и будем этого держаться.

– Я же от твоего имени на священный свиток руку возложил, когда клялся. К тому же все земли в руках князя Константина. У него люди, у него сила. Ему выгоднее помогать, – убеждал он отца.

Молчал Ильгам ибн Салим. Ничего не отвечал. А Мультек-бек иную позицию занял.

– Посмотри, отец, сколько мы приобретем одним разом, – говорил он. – Град Великий Устюг наш будет, гривны, что мы Константину отдали, себе заберем и еще вдвое больше возьмем. Воины добычу возьмут – это тоже хорошо. Но главное в том, что все знать будут – не мы Руси, а она нам дань уплатила. К тому же мы слабому поможем. Осильнев, он нам обязан будет.

По-прежнему молчал хан. И этому сыну он ничего не ответил. Зато Абдулла-бек голос подал:

– Ты забыл, брат, сколько раз полки отца этого князя на Булгарию ходили[89]. И всегда они воевали, не желая сразу миром дело окончить. Да и сам Ярослав тоже хорош! Вспомни, что нам про него сказывали и как он с простыми купцами поступил, когда его под Липицей разбили.

– То не наши купцы были, не булгарские, – нашелся Мультек.

– Так это еще хуже, – резонно возразил Абдулла. – Если он со своими так поступает, свои города голодом морит, своих купцов живьем в землю закапывает, то чего нам от него ждать?! Вот о чем подумать надобно. И здесь то же самое. Ведь это не Константин на него войной пошел – он-то как раз мира хотел.

– Все равно он останется чужим для нас, – упрямо заявил Мультек.

– А я что, предлагаю породниться с Рязанью?! Но он стал нашим другом.

Ильгам ибн Салим слегка кашлянул.

– Союзником, – поправил он спокойно.

– И то пока лишь на словах да на бумаге, – радостно добавил Мультек.

– Пусть так, – не сдавался Абдулла. – Но и этого достаточно. Еще полгода назад мы были одни, совсем одни. Теперь мы заключили договор, и не только о мире, как обычно, но и о ратной помощи друг другу. Что же нам – все это разрушить? Зачем? А главное – в такое время?

– А что время? – хмыкнул Мультек, пожав плечами. – Время сейчас как раз спокойное.

– Спокойное, говоришь? – вскипел Абдулла. – Посмотри на полуденные страны. У шаха Мухаммеда сильное войско было. Его земли от моря до моря лежали[90]. Где ныне семивратая Бухара?! В огне пожарищ. Что с Семеркендом? Тоже разрушен. О прочих я и вовсе молчу. Не сегодня-завтра и Гургандж[91] заполыхает. Или ты мыслишь, что злобный степняк остановится? Хорошо, если аллах не позволит ему прийти на наши земли. Но если он все-таки допустит это, ибо кто ведает все помыслы его и изгибы дум – что тогда? Константин понимает это. Он не стал проливать кровь наших людей. Он хочет жить в мире со своими соседями.

– Вспомни лучше, сколько отцу пришлось заплатить за этот договор, – не уступал Мультек.

– Мне нечего вспоминать. Когда я его предложил, рязанский князь не запросил ни на одну гривну больше того, о чем было сказано вначале. Он поверил нам.

– Да не в гривнах дело. Унизительно великому эмиру Булгарии платить дань какой-то Руси! – перешел на крик Мультек, с ненавистью глядя на брата.

– Не какой-то. Зачем так говоришь? Унижая другого, сам этим не возвысишься. И мы не платили дань. Константин поступил благородно. Он не стал спорить с нашими фатихами, когда те в договоре указали, что эти гривны – подарок за причиненную обиду, – начал в свою очередь злиться Абдулла. – А вот боярину, который прибыл во главе посольства от Ярослава, как раз есть чему поучиться у рязанского князя. Он раз десять произнес слово «дань», будто наслаждался им. Мне даже стыдно стало перед великим эмиром, словно это я сам выдумываю это слово.

Ильгам ибн Салим продолжал хранить молчание, и страсти накалялись.

– Он согласился на договор, потому что боялся наших воинов. Мы бы разбили его, отец. Напрасно ты отказался от сражения. Он бы не устоял, потому что на двух его ратников приходилось трое наших. – Глаза Мультека воинственно сверкали.

– И здесь ты не прав, брат, – усмехнулся Абдулла. – Даже если бы у тебя было вдвое больше воинов, он все равно победил бы. Не веришь мне – спроси у Керима, а еще вспомни рассказ аль Бикера, который прошлую зиму был в Коломне и застал ту страшную сечу между Константином и Ярославом. Да и тут перед нами рязанский князь не скрывал свою силу, хотя, как мудрый человек, и не хвалился ею. Его пеших воинов может сломить только тяжелая конница рыцарей-меченосцев, и то, если их будет не меньше чем один всадник на двух ратников, иначе они устоят и перед ними.