— О главном я уже тебе сказал, — поправил его Константин. — А тебе поручу сущий пустяк. Ты видел сам — я не угнетаю своих подданных. У меня много земли, а людей мало. Если ты возьмешь с собой в обратный путь хороших мастеров, и я, и они скажут тебе спасибо. Только я сразу, а они чуть погодя, когда узнают, что сталось с их родными городами. Если не сможешь никого уговорить — зла на сердце я на тебя все равно не затаю. Если ты сможешь привезти оттуда свитки мудрецов — я буду тебе благодарен. Мне хотелось бы сохранить знания древних от огня, в котором скоро запылают города Мавераннагра. Если нет — тоже не обижусь. Но постарайся хотя бы надежно спрятать их, зарыв в приметное место. Тогда слова великих людей, ныне хранимые в Самарканде, Бухаре, Отраре, Мерве и прочих, не обратятся в пепел и прах, погребенный под руинами. Привези их или сохрани, чтобы позже откопать. Вот теперь, пожалуй, что и все.

— Я не понимаю тебя, князь, — после недолгой паузы недоуменно сказал Ибн-аль-Рашид. — Зачем тебе чужая мудрость, если по приходу Чингисхана сгорит все, что написано кальяном твоего собственного народа?

— Он не придет сюда, — отрицательно покачал головой Константин. — Чингисхан слишком стар, а до нас чересчур далеко. Я уверен, что он не успеет.

— Его тумены стремительны, как стрела. Они подобны сгущающейся туче, а их удар сравним лишь с молнией, разящей беспечного путника.

— Но я еще раз повторяю тебе, что он не успеет.

— Ты не Аллах. Тебе не дано знать, сколько лет осталось жить этому подлому шакалу.

— Что касается срока жизни Чингиза, то у меня, — замялся было князь, но тут же нашелся, — очень хорошие прорицатели. Они никогда не ошибаются.

— Но ты все равно опасаешься. Тогда выходит, что ты им не веришь? — недоверчиво осведомился Ибн-аль-Рашид.

— Верю. Волк издохнет раньше, чем доберется сюда. Но у него подрастают волчата. А чтоб ты понял, насколько хороши мои прорицатели, я тебе поведаю, что они сказали мне. По их словам, самый старший волчонок умрет раньше отца-волка, но, к сожалению, все равно успеет оставить потомство[158]. Вот оно-то и придет на Русь.

— Понимаю, — кивнул головой купец.

— Иди, — отпустил его Константин. — Иди с миром. Торгуй и помни: я подарил тебе жизнь, ничего не потребовав взамен. Только немногое и лишь попросив.

Араб тяжело поднялся, бережно достал из-за пазухи обе пластинки и молча положил одну из них на стол. Константин так же молча пододвинул к купцу мешок с гривнами. Ибн-аль-Рашид медленно покачал головой и придвинул мешок обратно к князю.

— Каждое знание чего-то стоит, — вздохнул он. — Думаю, что за свое я заплатил не самую дорогую цену.

С этими словами он медленно направился к выходу. У двери остановился, повернулся к Константину и произнес:

— Счастлив народ, имеющий столь мудрых и великодушных князей. Пусть будет благословенным имя твое. Своей добротой ты не оставил мне выбора. Справедливейший будет мне свидетелем — я сделаю для тебя все, что в моих силах. — Он вновь тяжело вздохнул, низко поклонился и перешагнул через порог.

Константин долго смотрел ему вслед — оконца в светелке выглядывали как раз на княжеский двор. Затем он устало потянулся.

«Такое дело провернул, что и поощрить себя не мешает, — довольно подумал он. — Может, выходной себе завтра организовать?»

Но тут дверь отворилась, и вошел хмурый Вячеслав. Едва Константин его увидел, как сразу понял — выходного не будет. И точно. Оказывается, пока он решал вопрос с купцом, на юге княжества вновь заполыхал призрак гражданской войны — восстал Пронск.

Град Пронск был третьим по величине среди прочих в княжестве. Но это только по количеству жителей. Если же брать его стратегическое расположение, то тут он однозначно вставал почти вровень со своей столицей, контролируя все южные земли. Ну а коли исходить из любви местного населения к свободе, то его и вовсе можно было ставить на первое место.

Князь Глеб дружинников перед своей кончиной успел по городам разослать. Не по всем — где семьи братьев проживали. Задача была одна — вырезать подчистую всех княжичей пола мужеска, не глядючи, сколь годков им минуло.

Вели себя дружинники по-всякому. Иные, особо жестокосердые, приказ сполнили от и до. Погиб в числе прочих от ножа и малолетний Федор Юрьевич, которому в этом мире уже не суждено было обвенчаться с византийской царевной Евпраксией. Были тайно удавлены и Всеволод — сын Кир-Михаила, и прочие — всего до пяти числом. Уцелело только семейство Ингваря во главе с Ингварем-младшим, да еще… годовалый малец — сын Изяслава, родного брата Глеба и Константина. Всего-то у него их трое было — больше не успел. Те, что в Пронск прикатили, до старшего почти сразу добрались. Хотели его к Стрыю-батюшке отвезть, да расхворалось семилетнее дите по пути. А баньку, коя, как известно, от всех хворей лечит, не подумавши, перетопили шибко. В ей он и угорел — недоглядели. Но пока они им занимались, самая старшая из детей — сестра их одиннадцатилетняя по имени Евлампия ухитрилась Ляксандру-княжича укрыть-таки от глаз убивцев. Она с им на руках в сельцо неприметное убегла, да там и отсиделась. Дружинникам же настырным поведали, что померло дите от болести нутряной. Даже на могилку иродов водить пришлось. Теперь он единственной надежей у прончан был — свой князь, родной.

После того как на столе рязанском Константин уселся, горожане пронские поначалу долго к князю новому приглядывались, о своем князе объявлять не спешили. Но потом дошли до них слухи про то, как милостиво князь с Ингварем-младшим поступил, и известили они Константина о мальце выжившем. И времени с тех пор не бог весть сколько прошло, ан глядь, объявился в южных пределах княжества беглый Гремислав.

Впрочем, о том, что один из самых доверенных слуг Константина ныне в бегах обретается, о ту пору еще никто не знал. Весточка с Рязани еще не дошла. К тому же был он у них не так давно — дань для князя Константина сбирал. Причем не рядовым дружинником — набольшим над всеми ходил да горлатную боярскую шапку нашивал. Дань требовал жестко. Случалось, что недрогнувшей рукой и последнее из скотниц да бретяниц вынимал, не брезговал и самолично в сусеки заглянуть.

К тому ж сластолюбив был — без меры. Сколь девок перещупал — пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы счесть. Закончилось все тем, что вконец разошедшийся дружинник ссильничал приглянувшуюся ему селянку. Та, не выдержав позора, на следующий же день удавилась. Ее брата, накинувшегося на воина с вилами, Гремислав ловко насадил на меч, вспоров несчастного от пупа до грудины одним ловким ударом. Место, где произошло это циничное убийство, было безлюдное, и, хотя многие в селище прекрасно знали, кто именно виноват в гибели обоих внуков окончательно осиротевшего старика, видоков тому не было.