— Сбираться надобно. Пойду я, пожалуй.

— Ну ясное дело, иди, — развел руками Константин, но когда тот облегченно поднялся со своей лавки, на столе перед ним гордо красовался все тот же кречет.

Ибн-аль-Рашид икнул и стал медленно сползать вниз. В глазах стоял туман, внутри все дрожало. Он осторожно протянул руку к столу, но его трясущуюся руку тут же накрыла тяжелая длань князя.

— Эта будет стоить сто гривен, — коротко предупредил он купца и осведомился: — Брать будешь или так поговорим?

— О чем? — хрипло выдавил араб, обреченно глядя на сидящую перед ним огромную кошку.

Да, да, именно кошку, которая с самого полудня играется с ним, мудрым Ибн-аль-Рашидом, как с мышью. И то, что она сейчас ласково мурлычет, вовсе ничего не значит. В смысле ничего хорошего. Как только она проголодается, она его все равно съест, и уйти из ее лап не получится — все уловки мыши она знает наперед.

— О чем, коли тебе и так все ведомо, — хмыкнул он обреченно.

— Поговорить всегда есть о чем, — спокойно заметил князь. — Ну, к примеру, о твоем достопочтенном безвременно усопшем младшем брате. Вот, стало быть, почему тебя старшиной выбрали. Еще бы. Когда человеку сам Чингисхан братом доводится, ну как тут его не выбрать. А вот что он усоп десять лет назад, я, признаться, и не слыхал, — заметил Константин, посетовав: — Все оттого, что больно редко ко мне гости торговые из твоих краев приходят. Вот и не знаю ничего. Сижу тут в глуши… А ведомо ли тебе сказанное в Ясе Чингисхана о таких, как ты? — резко сменил он тему и, не дожидаясь ответа от насмерть перепуганного купца, процитировал: — Лазутчики, лжевидоки, все люди, подверженные постыдным порокам, и колдуны приговариваются к смерти[151], — и тут же сделал вывод: — Стало быть, почтенный Ибн-аль-Рашид, даже по законам твоего же повелителя, которому ты ревностно служишь, тебя надлежит убить.

Ибн-аль-Рашид сидел, тупо уставившись на собеседника и начиная понимать, что с этим князем навряд ли справятся даже сотня иблисов, даже если им на помощь придет столько же джиннов и прочей нечисти. «Своих они вообще трогать не будут, — подумалось ему. — А то, что он для них свой, и глупцу понятно. Иначе откуда бы он все знал, даже законы Ясы». Слова князя доходили до него с превеликим трудом, будто в уши кто-то напихал целый пук хлопковой ваты, но когда все-таки доходили, он сразу же начинал жалеть, что кто-то неведомый пожалел ее количество и не напихал в них по два тюка. Перед глазами по-прежнему все плыло.

— Да тебе, видать, совсем худо, — видно, кошка еще не наигралась и решила продлить агонию мыши, вновь выпуская ее из лап. — Эвон как побледнел. На-ка, испей студеной водицы.

Купец покорно принял кубок, надеясь только на то, что яд окажется быстродействующим и долго мучиться не придется. Вода на вкус была хороша и — странное дело — яда совсем не чувствовалось. Он добросовестно осушил все содержимое до дна и стал ждать смерти, однако та почему-то медлила с визитом. Даже наоборот, вроде бы полегчало малость. Да нет, не малость — и вата из ушей куда-то исчезла, и в глазах прояснилось. Купец растерянно посмотрел на князя. Тот сочувственно улыбался и ждал.

«Стало быть, сразу не убьет. Вначале в пыточную поведет. — понял Ибн-аль-Рашид. — Это худо. Смерть принимать все равно придется, только лишние дни промучаюсь перед кончиной».

— Я могу заслужить твое прощение, добрый княже? — поднял глаза купец, ища хотя бы тень надежды на невозмутимом лице Константина.

— Можешь, — не стал скрывать его собеседник. — Только я к ворогам Руси не добрый княже, а скорее злой. Посему если ты сейчас не обскажешь мне всей правды, то я за твою жизнь и черного дирхема не дам.

— А ежели скажу? — прохрипел Ибн-аль-Рашид.

— Я так мыслю, — вспомнил Константин Кису Воробьянинова, — что торг здесь неуместен.

Кулаком по столу при этом он стучать не стал, решив, что это будет перебор.

— Нет, нет. Я вовсе не торгуюсь, — перепугался купец. — Просто ты обо всем и так знаешь сам. Скажи, о чем я должен тебе поведать, и я не утаю ничего.

— Для начала ответь, кто ж ты на самом деле?

— Гость. Простой мирный гость Ибн-аль-Рашид. И мой дед, и мой отец вели торг, развозя товары бескрайных просторов Поднебесной империи[152] в сумрачный Варягостан, из вашей Гардарики в знойную Иберию[153]. Они были счастливыми людьми. Им никогда не встречался на дороге этот проклятый детоубийца…

Рассказ купца длился долго. Суть его сводилась к тому, что Ибн-аль-Рашиду просто некуда было деваться. У него даже не было выбора, потому что когда на одной чаше весов (в случае отказа) человека ждет не только собственная смерть, но и гибель всей семьи, оставленной заложниками, выбором это уже не назовешь. Скорее ультиматумом.

Его караван держал путь в Поднебесную, но по пути был перехвачен монгольским разъездом. В столицу великих богдыханов[154] он приехал уже лазутчиком. Шпионил на совесть. Даже отличился дважды. Тогда-то ему и дали вначале деревянную пайцзу, потом серебряную, а затем и вовсе заменили на золотую. Узнав, что Ибн-аль-Рашид собрался далеко на Запад, в государство Хорезмшахов[155], Чингисхан не стал препятствовать и даже дал десять своих верблюдов с награбленным добром, поручив продать все это с выгодой.

— Скоро от цветущих городов Мавераннагра[156] останется лишь пепел и руины, а в реках вместо воды будет течь кровь, — уныло предсказал араб будущее страны, закрыл лицо руками и стал печально раскачиваться на лавке, продолжая выжимать из себя отрывистые слова: — Это кара Всемилостивейшего[157] за то, что мы нарушаем заповеди его пророка. Чингиз называет себя покорителем Вселенной. И это правда. Когда я сказал ему, что еду в Гардарику, то надеялся, что хоть у вас мне не придется все выспрашивать и вынюхивать. Зачем ему земля, которая лежит так далеко от его владений. Но он сказал мне: «Хоп. Приедешь и все расскажешь. Я не знаю, захочу ли пойти туда, но если пойду — я все должен знать задолго до похода». Вам не устоять против него. Никому не устоять, и мне негде будет укрыться от его гнева. Лучше убей меня ты. Это будет не так больно. За то, что у меня отняли пайцзу, он все равно меня убьет.

— А ее никто у тебя не отнимает, — поправил купца Константин. — Ты ее потерял, мои люди нашли и вернули.

— И что я должен сделать взамен?

— Ответить Чингисхану то, что нужно. Слушай внимательно. Он спросит — богата ли наша страна? Ответишь, что бедная. Спросит, много ли у них войска. Скажешь, что да. Расскажешь, что князей много, но когда на нашу землю приходит враг — все встают заодно. Поведаешь, что у нас много дремучих лесов, топких болот и больших рек, а дорог почти нет, поэтому его коннице будет очень тяжело идти от города до города. Но про конницу ответишь лишь, если он сам тебя об этом спросит — первым не лезь. Еще скажешь, что мы хоть и бедны, но за свою свободу будем драться так же отважно, как нищий за свой единственный черный дирхем.

— Тогда он скажет, что такой храбрый народ надо уничтожить, пока он не уничтожил их самих, — безнадежно махнул рукой Ибн-аль-Рашид.

— А ты скажи, что русичи из своих лесов выходить не любят и со своими соседями никогда не враждуют. Но если кто приходит на русскую землю, то на ее защиту становится весь народ и сражается до тех пор, пока на их земле не останется хоть один живой враг. Как видишь, тебе даже не придется лгать, — улыбнулся Константин.

— И это все, что ты хочешь от меня? — недоверчиво переспросил купец.

— Почти.

— Значит, это только начало? — догадался Ибн-аль-Рашид. — Что же главное?