Тем более что и давать-то особо нечего. О медалях с орденами и заикаться нельзя. Что толку рассказывать — их вручать надобно.

Землю, а особенно людей — нельзя. Твердо решено, что обельных, то есть полных холопов, положение которых мало чем отличалось от положения раба, на Рязанщине не будет. Ни у князя, ни тем более у бояр. Закупы — да. Но каждый из них уже не продавал себя, а, согласно княжескому указу, нанимался на работу и хозяин обязан был заключить с ним письменный договор, в котором черным по белому должно быть указано, сколько времени человек будет находиться в закупах и сколько получит за свои труды.

Все остальные считались вольными людьми, свободными крестьянами, которые были обязаны платить налоги и нести воинскую повинность. Больше ничего. Задача тиунов — сбор этих самых налогов, которые должны были быть строго конкретны. О том Константин предупредил и Коловрата, и Хвоща. Бездетному Ратные он говорить ничего не стал — старик и так плох.

Те, что нынче были взяты в полон, шли по отдельной статье. Им предстояло отработать определенный срок за стол и кров без какой-либо оплаты, но опять-таки на самого князя. Так как все они были русичами, срок этот был минимальным — три года. Причем всем им было объявлено, что князь милостив и тем, кто трудиться по совести станет, да еще и мастерство изрядное выкажет, срок оный скощен изрядно будет, возможно до половины.

Дружинники же, как задумывалось князем вместе с Вячеславом, делились на две категории. Одни должны быть учителями и заниматься подготовкой все новых и новых ратников, умножая пешее ополчение. Их задача — по прибытии княжеского гонца немедля собрать всех подготовленных к строю воев и в назначенный день прибыть в указанное князем место. Что-то типа военкомов и командиров учебных частей одновременно.

Конная дружина — это своего рода отряд быстрого реагирования. Она всегда начеку и всегда на коне. Чтобы отразить набег или еще какое мелкое столкновение, их вполне хватит. Ополчение же для войн, и не просто войн, а для серьезных.

До Константина на Руси была точно такая же войсковая система (кроме предварительного обучения простых смердов, разумеется), но дружинники всегда сидели у своего князя на совете, а их старшие, которые и ходили в боярах, имели свою землю, свои деревеньки, своих людишек и так далее. Константин, не отказываясь платить за службу, решил делать это только в монетном эквиваленте. Получалось, что теперь обязанности у людей остались те же, а вот с правами…

— И тебе, Константин, тоже хочется в горлатной шапке покрасоваться? — поинтересовался после небольшой паузы князь у своего тезки, выискивая сторонников новой системы оплаты.

— А у меня и в этой все девки моими будут, — засмеялся Константин.

— Женисся, иначе запоешь! — выкрикнул с места еще один тысяцкий по имени Радунец. Этому командование доверили не так давно, с осени, но вместо того чтобы радоваться чести, которую ему оказали…

Выручил тезка, ехидно поинтересовавшись у говорившего:

— Никак голодает твоя Улита, а, Радунец? Что-то я зрел две седмицы назад, яко она вся опухла от глада великаго. Что вверх, что вбок — все ей едино. Да и детишки тоже все как один — на нее чревом смахивают.

— Не голодают — зря не скажу, — пытаясь перекричать смех собравшихся, не сдавался Радунец. — Но за колты, кои я ей подарил, по сей день с рязанскими златокузнецами расплатиться не могу. Это как?

— То, что поведал Радунец, и впрямь негоже, князь, — встал со своего места недавний сотник Стоян.

Сурово было его угрюмое лицо, и от всей его кряжистой фигуры веяло холодом властной силы. Силы меча. Именно от этого человека князь никак не ожидал того, что он встанет на сторону требующих себе горлатных шапок, земли, людей и прочих благ.

Именно Стоян тогда, после Исад, арестовал Константина и его людей, будучи простым сотником. Именно он доставил пленных в Рязань к своему князю. Но он же, разобравшись, в чем дело, помог бежать из осажденной Рязани княжичу Святославу вместе с Доброгневой, а узнав, что Глеб умер, первый напросился у Константина принять его в дружину.

Надеясь, что Стоян поддержит, было решено чуть погодить с отправкой его в степь, дабы дать возможность поприсутствовать на военном совете и изречь мудрое веское слово, идущее в унисон с княжеским. Однако если первые слова тысяцкого были как нож в сердце для Константина, то потом, прислушавшись, к чему клонит старый вояка, оставалось только облегченно вздохнуть.

— Я к своей женке когда приехал — плат яркий подарил, да и к меньшим своим тож не с пустыми руками заявился. А ты, Радунец, еще когда мы токмо к битве готовились, все гривны свои, коими князь тебя одарил, в зернь проиграл — это как? Молчи! — гневно осадил он Радунца, попытавшегося привстать с места, дабы оправдаться. — У иного князя ты бы в гриднях[106] полжизни проходил и токмо в старости в сотники выбился, да и то навряд ли, ибо ни один твой пращур горланов шапки не нашивал, а все за сохой ходили.

— Я своим уменьем ратным на деле князю доказал, — выкрикнул Радунец.

— Умение есть — верно, — согласился Стоян. — К нему бы умишка поболе — тебе бы совсем другая цена была бы. Тебе ж, Афонька, тако поведаю — жаден ты больно. Наш княже, аки орел, парит высоко, а зрит еще дале. В его дружине ходить — само по себе почет великий, кой не каждому даден. Вот о чем помыслил бы, а тебе землицу да людишек подавай.

— Почет, — протянул Изибор. — В один поход вышли, так вернулись, даже ни разу мечами не позвенев. Какой же тут почет? Меня опосля сынишка пытал, дабы я обсказал, како я всех ворогов лихо рубил, а я молчу. Сказывать-то неча.

Тут уж не выдержал князь.

— А где ты ворогов встретил? — поинтересовался для начала. — Я в том поле токмо единого и лишь издаля узрел близ шатра Ингварева. Онуфрий ему имя. Младой княжич — ворог? Да младень он еще, наветами злобными с толку сбитый. Дружина его? Она, как и моя, за князем своим шла, ибо роту ему дала, что верность блюсти будет. Ратники пешие? Так то мужики с нашей же Рязанской земли, кои, княжье повеление выполняя, копья да мечи в руки взяли.

— Так почто тогда они посады под Ольговом пожгли? Почто на нас оружно выступили? — выкрикнул Радунец.

— И полон брать не стали, — сокрушенно добавил Афонька-лучник, — это сколь же они по весне землицы нам выпахали бы?

— Выступил Ингварь-княжич, потому что наветам поверил, — пояснил Константин. — А что до полона, то землицу они вспашут, но у себя. И хлеб вырастят, но накормят им семью свою, ну а что положено, то князю с церковью отдадут. И дети их с голоду не помрут, а, стало быть, чрез десять-пятнадцать лет добрые ратники вырастут. И что ж ты про недавнюю сечу молчишь? И рать побили, и добра сколько взяли.

— Добра-то взяли и впрямь изрядно, — вновь поднял голос Афонька. — А из полона ты нам ни единой души не дал. Все себе охапил. Негоже так-то.

— Дозволь, княже, и мне слово молвить, — поднялся кряжистый Эйнар. — Я издалека. И вои мои тоже издалека. Наша земля далеко. Но с лета минувшего нашей отчиной эта земля стала. И ратиться мы вышли ныне не потому, что князь Константин нам землю дал, зерно, шкуры, скот, помог дома построить». Мы вышли свою землю защищать, свой отчий дом. Еще позовет — еще пойдем. И наград не попросим. Это мы — пришлые. Вы же здесь давно живете. Она с рождения ваша. Думаю, что честный вой о плате за защиту земли отчей говорить устыдился бы. Он сел, раскрасневшийся, непривычный к длительным речам, и тут же поднялся отец Николай.

— В Писании сказано, — начал он негромко, — что никто не может служить двум господам — богу и маммоне[107], коя жадность и корысть есть. Ибо разные они. Или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть[108]. И ежели одному поклонишься, то другого надобно отринуть. Выбирать же — дело совести каждого человека. Один Господа выбрал и жизнь за отчий дом готов положить. Другой — маммону. Тогда ему и вовсе негоже воем становиться.