Я уже не слушал профессора. Марина, сложив в несколько раз полиэтиленовый пакет, затолкала его под пояс юбки. Пакет выпирал, словно девушка была на четвертом месяце беременности.

– Долго не задерживайся! – наказал отец Агап. – У нас сегодня два крещения.

– А скажите, батюшка, – спросил профессор, внимательно рассматривая винтообразный шампур с нанизанным на него куском рыбины. – Если наладить рекламу, построить на берегу крестильню и поставить обряд крещения, так сказать, на поток, то много можно будет заработать за сезон?..

Священник не успел даже рта раскрыть. Казалось, что господь не замедлил отреагировать на грешные слова. Выше нас, где-то на уровне второго этажа, с резким звоном разбилось стекло, а затем осколки волной шарахнули об асфальт. Я кинулся ближе к стене, сминая белые розы, растущие под окнами, и посмотрел вверх. Окна в комнате, где когда-то жили молодожены, и в соседствующим с ней номере Марины были выбиты и теперь зияли черными рваными отверстиями.

– Красиво!! – чему-то радовался Валерий Петрович. – Точное попадание в цель! Это как объяснить, уважаемый господин директор? А если бы в это время кто-то находился в комнате?

Я открыл калитку и вышел на улицу. Марина, выставив свой «беременный» животик, стояла на обочине и смотрела на выбитые окна.

– Разбили, – растерянно произнесла она.

Я посмотрел по сторонам. Улица была пуста.

– Кто? – спросил я. – Не видела, кто это сделал?

Марина отрицательно покачала головой.

– Не видела. Видела только, как машина отсюда отъезжала.

– Какая машина?

– Милицейская, с синей полосой.

Если бы окна выбила Марина, было бы намного лучше. Мне так хотелось, чтобы это сделала она, что я схватил ее за руки и развернул ладони кверху. Чистые, розовые, немного влажные. Во всяком случае, камни с пыльной обочины она не поднимала.

– Что это вы так смотрите? – удивилась она, и ее щеки вмиг покрылись румянцем.

Я все еще не отпускал ее отвратительные слабые руки с тонкими пальцами и короткими ногтями, за которые я пытался ухватиться, как за спасательный круг, но они еще сильнее топили меня. Медленно-медленно лицо девушки менялось. Марина не пыталась управлять им, и я отчетливо видел, как на нем проступает издевательская улыбка.

– Вот что, – произнес я, задыхаясь, словно только что прибежал с набережной. – Вот что я хочу тебе сказать…

– Что? – спросила Марина.

– Ты прости меня, вот что. Я был не прав тогда. Я был слишком груб.

– Когда – тогда?

– Когда погибли молодожены… Я ведь не знал, что ты любила Олега.

Марина опустила глаза, высвободила руки и поправила волосы.

– Любила – не то слово, – тихо сказала она. – Я его… я его просто… в гробу хотела видеть! Меня тошнит, когда я вспоминаю его липкие руки и мокрый язык. Он облизывал меня, как тарелку из-под варенья, есть такой способ…

Она внимательно посмотрела на меня, как визажист на своего клиента.

– Один раз встретишь ублюдка, так потом начнешь ненавидеть всех мужчин… Это ничего, что я так вам говорю?

Я молчал. Это было самое умное из того, как можно было бы отреагировать на слова Марины.

– Перепихнулся со мной один раз, а потом стал смотреть на меня, как на унитаз, и трястись от страха, что его курица обо всем догадается. Знаете, это так мерзко – узнать, что отдала себя трусу.

Она повернулась, сделала несколько шагов, остановилась.

– А вы, наверное, очень огорчились, когда посмотрели на мои руки, да? Представляю, как бы вы размазали меня по стене, если бы это я кинула камни. Примите соболезнования! Милицию не обидишь, перед ней пресмыкаться надо! Очень, очень вам сочувствую!

И побежала по лестнице на набережную.

– Ну, что там? – спросил профессор, когда я вернулся во двор.

– Ничего, – ответил я безразличным голосом, поднялся на второй этаж, взял ключи от номера молодоженов и открыл дверь.

Стеклянные крошки блестками осыпали обе кровати и пол. Сила удара была настолько велика, что несколько осколков размером с мелкую монету вонзились в противоположную от окна стену. У двери в душевую валялась бутылка из-под шампанского. Я поднял ее, держа двумя пальцами за пробку, сунул под кран, смывая стеклянную пыль, потом вытащил пробку и вытряхнул клочок газетной бумаги, скрученный трубочкой.

Заголовок статьи был вырезан таким образом, что от него осталось всего два слова: «УХОДИТ ВРЕМЯ».