– Ну, это ты своей жене расскажешь, если она у тебя когда-нибудь будет, – ответила Ирэн, долго и старательно стряхивая пепел в банку. – Все вы, мужики, слабы на это дело. А Лешка, засранец, не только себя обрек на гибель, но еще и Шаповалову. Девочка вряд ли выйдет из психушки… Удивительно, что химица пока еще Рябцева не угробила.

У меня внутри что-то болезненно сжалось. Я кинул измочаленную сигарету в банку и нервно провел рукой по волосам.

– Нет, Ирэн. Рябцев мертв. Уже час, как мертв…

Ирэн ахнула и шлепнула себя по щеке. Пепел с сигареты упал ей под рукав.

– Да что же это делается! – прошептала она.

– Он сливал в подвале какие-то химикаты – должно быть, сырье для наркотика. Началась реакция, пошел ядовитый газ. Рябцев кричал, звал на помощь. Я бежал на голос, но не успел. Дверь подвала оказалась заперта снаружи на засов. Я думал, что это сделал Белоносов.

Ирэн вдруг вскочила на ноги.

– Где этот подвал? Покажи мне его!

Мы подошли к окну. Ирэн сорвала тряпку. Луна светила уже во всю силу, и залитая мертвенным светом территория института была видна как на ладони. Я протянул руку, показывая на разбросанные по склону небольшие пирамиды.

– Я видела там химицу, – с ненавистью произнесла Ирэн. – Незадолго до того, как ты пришел. Я думала, она просто следит за тобой… Пошли, надо что-то делать!

Я знал, что надо что-то делать, но что именно? Ирэн надела куртку и погасила газовую лампу. Мы спустились по гремучей лестнице на землю.

– Пора звонить Сергеичу, – сказал я, вынимая из кармана мобильник. – Сейчас у него будет ледяной душ.

– Да, – отозвалась Ирэн. – Пора…

– И к его приезду надо написать подробный отчет. У меня уже голова ничего не соображает, поэтому сделай это сама.

– Конечно. Ты же знаешь, с документами я люблю работать.

Мы шли к выходу. Я был пьян от усталости и изобилия информации. Мозг уже потерял способность переваривать ее, и у меня началось умственное несварение. Надо было поспать хотя бы пару часов.

Сергеич отозвался таким голосом, словно умер час назад. Я сказал ему, что в подвале химического института обнаружил труп десятиклассника и что все соображения по этому поводу будут подробно изложены в письменном виде к приезду следственно-оперативной группы.

Сергеич отнесся к моему сообщению равнодушно.

– Постарайся все свои соображения изобразить разборчивым почерком, – попросил он. – От этого будет зависеть твоя судьба.

– Конечно. Я понимаю. У Ирэн красивый почерк. Все будет очень разборчиво.

– Так с тобой еще и Ирэн? – хмыкнул Сергеич. – Ну, дюдики хреновы!

Мы вышли из института. Я мысленно поклялся, что без особой необходимости моей ноги в нем больше не будет.

К школе мы подошли в пятом часу утра. Я отпер замок и открыл дверь.

– Ты ляжешь на раскладушке в комнате славы, – сказал я. – А я вздремну в кабинете химии.

– Нет, – ответила Ирэн. – Я с тобой.

Я не стал возражать, потому что очень устал.

Когда мы приблизились к двери кабинета, я увидел, что она приоткрыта и замок взломан. Ирэн о чем-то спросила меня и начала причитать. Я был спокоен, как бегемот после случки на дне озера Виктория, несмотря на то что дверь в лабораторию тоже была взломана. Ирэн, оттолкнув меня, зашла туда и зажгла свет.

– Девственная чистота, – констатировала она. – Ольга Андреевна уничтожила все улики.

Я заглянул в лабораторию через плечо Ирэн. Ни битого стекла, ни коробки с ампулами, ни колбы в штативе…

– Страшная дама, – произнес я и, зевнув, вернулся в класс. Там я составил из табуреток ложе и лег на него в позе государственного деятеля, умершего на рабочем месте.

– Значит, она готовится к обороне, – произнесла Ирэн, остановившись у темного окна. – Убрала всех, кто был причастен к производству «аллигатора». Лешку угробила на Мокром Перевале. Шаповалову отправила в психушку. Рябцеву устроила газовую камеру. Навела порядок в лаборатории, химикаты вылила в раковину… Ничего мы не докажем, Кирюша. Химица все будет валить на Белоносова, да еще тебя заставит подтвердить, что Рябцев добровольно сознался в изготовлении наркотика.

Я, соглашаясь, опрометчиво кивнул головой; с каким-то странным звуком она стукнулась о табуретку, словно гиря.

Ирэн села за стол и придвинула табурет. Зашуршала бумага… Нет, все же она добросовестная баба! Может быть, я ее и не уволю… Если меня не посадят за убийство Рябцева, то не уволю. Впрочем, даже если меня не посадят, то я вряд ли долго проживу. Потому что мы ничего не докажем. А коль не докажем, то Ольга Андреевна останется на свободе и обязательно сделает химическую реакцию, в результате которой у меня что-нибудь где-нибудь заклинит. Или поршень в цилиндре, или мозги в черепе, или сердце в груди.

– Как писать? – спросила Ирэн. – «Старшему оперуполномоченному»? Или просто «Капитану Случко Сергею Сергеевичу»?

«Мы ничего не докажем, ничего не докажем», – кружилось у меня в голове. Что же меня так беспокоит? Кажется, я забыл что-то очень важное?.. Ах, да! Опять про доказательства. Всякая система доказательств строится на козырях. Если они есть, то надо держать их у себя до решающего момента. А если нет? Если их нет, то надо делать вид, что они есть. То есть блефовать…

Я резко поднялся с табуреток. Ирэн вопросительно смотрела на меня.

– Так как писать? – спросила она.

– Дочь Белоносова! Дочь Белоносова! – бормотал я и хлопал себя по куртке в поисках мобильного телефона. – Я забыл позвонить в больницу.

Я поспал всего три часа, и меня разбудила Ирэн. Кто говорит, что трех часов вполне достаточно, чтобы восстановиться, пусть удавится в туалете. Я едва смог продрать глаза. Потом не меньше получаса держал голову под струей холодной воды. И все равно засыпал.

Ирэн протянула мне стопку листов и потребовала, чтобы я немедленно начал читать. Я молча взял ее за рукав и вывел из кабинета.

Уже рассвело. Я впервые видел Кажму без тумана. Оказывается, это был довольно симпатичный городок. Я ехал к дому Белоносова и клевал носом.

– Ты чуть не съехал в кювет! – крикнула Ирэн.

– А ты пристегни ремень! – вяло огрызнулся я.

Но мы, словно испытывая судьбу, продолжали ехать непристегнутыми.

У дома Белоносова я притормозил и развернулся. Две «Скорые» перекрыли проезд. Суетились врачи. Зеваки толпились у калитки. Когда двое дюжих санитаров вывели на улицу громко кричащую лысую девочку, толпа ахнула, отхлынула назад, а старухи начали неистово креститься.

Я тоже перекрестился.

– Ольга Андреевна, доброе утро, – сказал я в трубку мобильного телефона и тотчас широко зевнул. – А у меня есть несколько приятных новостей для тебя.

Наверное, учительница давно проснулась и завтракала. Я слышал свист чайника и голос телевизионного диктора.

– Прекратите обращаться ко мне на «ты», – холодно ответила она. – Что вам от меня надо?

– Отныне вы свободны, дорогая моя, – сказал я. – Свободны от тяжелой и неприятной обязанности. Больше вам не придется ухаживать за дочерью Белоносова. Я сейчас как раз наблюдаю за тем, как ее увозят врачи.

– Трепло, – произнесла учительница. – Совсем не обязательно было сообщать врачам про эту несчастную девочку. Это личная семейная тайна, господин частный детектив! Надеюсь, вам известно, что незаконный сбор сведений личного характера и их огласка – уголовное преступление.

– Конечно, известно! – ответил я и опять зевнул. – Но дело в том, что о своей дочери Белоносов сам рассказал милиции! Вы, конечно, будете смеяться, но его задержали за попытку сбыть ампулы с «аллигатором» в кафе «Лотус»… Алло! Вы меня слышите?

– Где? – хрипло спросила Ольга Андреевна.

– В кафе «Лотус»! – повторил я. – Кажется, это название вам хорошо известно? В общем, Белоносов понял, что теперь он долго не увидит дочь, и сам рассказал о ней врачам.

– Вы лжете, – изменившимся голосом произнесла учительница.