Я стал подниматься на второй этаж. Желание разговаривать с Белоносовым в этом доме стремительно угасало. Мне очень хотелось выйти отсюда и полной грудью вдохнуть сырой свежий воздух. Жуткая тишина вынуждала меня ступать очень тихо и сдерживать дыхание. Запах застарелой мочи снова шибанул мне в нос, когда я поднялся на верхнюю площадку.

Три двери. Самая крайняя приоткрыта. Я толкнул ее. Тоже пустая комната, без обоев, без карнизов и люстры. Голые стены забрызганы известью.

Я надавил на ручку второй двери. Наконец-то я увидел нечто похожее на жилое помещение! Диван, платяной шкаф, на котором пылились многочисленные кубки, письменный стол, гора чемоданов, поставленных друг на друга. Прямо на стены были наклеены фотографии парней в борцовском кимоно, какие-то афиши, извещающие о соревнованиях по дзюдо и карате, на гвоздях висели разнокалиберные медали с алыми лентами.

Здесь Белоносова тоже не было.

Я подошел к последней двери, за которой он мог быть. Какое-то тревожное чувство наполнило мое сердце, когда я взялся за ручку. Не наткнуться бы на его труп, подумал я, совершенно не понимая, с чего вдруг мне пришла в голову такая мысль.

Я надавил на ручку и открыл дверь.

В первое мгновение мне показалось, что я попал в маленький борцовский зал. Комната, почти лишенная мебели, была застлана матрацами, поверх которых была натянута прозрачная полиэтиленовая пленка. Запах, преследовавший меня по всему дому, здесь был особенно сильным. Я едва сдержался, чтобы не зажать пальцами нос.

– Белоносов? – едва слышно произнес я, с каким-то брезгливым ужасом глядя на раскиданные повсюду резиновые мячи, голые куклы с вывернутыми ногами и пластиковые кубики.

Я ступил на пленку и почувствовал, что она липнет к моей подошве. Удивляюсь, как меня не стошнило.

Я подошел к столу, засыпанному обломками цветных карандашей. Перешагнул через огромный, как мне показалось, памперс, присохший одним краем к ножке стула. И кинул взгляд на шифоньер с ручкой, болтающейся на одном шурупе.

В нем что-то глухо стукнуло. Нервы мои были натянуты до предела. Готовясь увидеть нечто жуткое, я приблизился к шифоньеру и рванул дверку на себя.

Дикий вопль ужаса заполнил комнату. Мое сердце словно ошпарили кипятком. Я подумал, что это я кричу. Из шкафа прямо на меня смотрели два безумных, широко расставленных глаза какого-то отвратительного зловонного существа. Раскрыв рот с рваными заячьими губами, оно пронзительно кричало.

Я отшатнулся. В глазах у меня потемнело.

– Ну что? Добились своего? – услышал я за своей спиной и, обернувшись, увидел Ольгу Андреевну.

Учительница решительно подошла к шифоньеру и, взмахнув рукой на орущее существо, твердо сказала:

– А ну, замолчи! Немедленно замолчи! И вылезай отсюда!

Вопль прекратился. В комнате сразу стало тихо. Кажется, я начал приходить в себя и с брезгливым ужасом смотрел, как из шифоньера неуклюже выбирается рослая девочка с непропорционально крупной, остриженной наголо головой. Она была то ли в простеньком длинном сарафане, то ли в ночной рубашке, покрытой подозрительными пятнами, босоногая, с натертыми до малиновой красноты коленками. Медленно, поглядывая на меня безумными глазами, она на четвереньках поползла по матрацу, остановилась перед учительницей и, глядя на нее снизу вверх, издала протяжный булькающий звук.

– Что это? – произнес я, с большим трудом возвращая себе самообладание.

– Это дочь Белоносова, – ответила Ольга Андреевна, глядя на меня с хорошо заметным мстительным огоньком в глазах. – Ее породила на свет наркоманка и алкоголичка. И вот результат: олигофрения, болезнь Дауна, церебральный паралич… словом, полный букет… Тихо! Не вой! Сейчас покормлю!

В комнате было не только нечем дышать, но и достаточно темно. Я быстро подошел к окну, поднял жалюзи и раскрыл оконные створки.

– А вы что же… ее кормите? – спросил я, жадно вдыхая свежий сырой воздух.

– Да, когда у Белоносова занятия в «Юнге» или соревнования, я кормлю, и мою, и делаю ей уколы.

Девочка уже успокоилась и забыла обо мне. Пуская слюни, она негромко мычала и пыталась укусить резиновый мячик.

– Вы можете спуститься на кухню? – спросил я, чувствуя, что наступает предел моей выдержки.

– Конечно, – кивнула Ольга Андреевна. – Все равно я должна приготовить овсянку.

Я первым вышел из комнаты и, прыгая через ступени, спустился вниз. Теперь мне казалось, что в кухне пахнет так, как в лучших европейских ресторанах.

Мы сели за стол и некоторое время молчали.

– Грустное зрелище, – произнес я. – Давить таких матерей надо асфальтовым катком. А Белоносов куда смотрел?

– Он никуда не смотрел. Он ездил на соревнования… У вас руки в крови. Положите их на стол.

Она открыла шкафчик, достала оттуда коробку с медикаментами и стала выставлять зеленку, вату и пластырь. Потом она старательно, низко склонив голову над моими ладонями, смазала царапины зеленкой.

– О девочке никто в Кажме не знает? – спросил я.

Она дула на царапины, чтобы не так жгло. Волосы падали ей на лоб, закрывали глаза и щекотали мне руку. Мне были приятны ее прикосновения.

– Никто. И никто не должен узнать. – Ольга Андреевна подняла голову и выразительно взглянула на меня. – Я прошу вас понять меня правильно: это не моя тайна. Это личное дело Белоносова, его несчастье, его боль. И я надеюсь, что вы будете достаточно благородным и милосердным и никакой статьи об этой несчастной девочке не напишете…

– Ольга Андреевна, – перебил я ее. – Вы напрасно меня предупреждаете. Разумеется, никакой статьи я писать не стану. Я просто по-человечески пытаюсь понять: зачем Белоносов так тщательно скрывает ее существование? Почему он внушает всем мысль, что у него нет и не было никакой дочери? Вам не показалось это странным?

Учительница пожала плечами и положила коробку с медикаментами в шкаф.

– Я не задумывалась об этом, – сказала она. – А почему вам это показалось странным?

– Я не знаю Белоносова. Не знаю, что он за человек… Но если бы он не скрывал от всех свою дочь, то ему было бы намного легче. Он мог бы рассчитывать на помощь врачей, каких-нибудь благотворительных организаций. Да и директриса относилась бы к нему более снисходительно. Вы так не думаете?

– Это личное дело Белоносова, – ответила Ольга Андреевна и встала у плиты ко мне спиной. – И потому мне не хочется обсуждать эту тему.

Она зажгла газ, налила в кастрюлю воды и засыпала крупу.

– Вам памятник при жизни поставить надо, – сказал я уважительно. – И долго вы собираетесь тайно приходить сюда и кормить эту несчастную девочку?

Ольга Андреевна с грохотом швырнула ложку в кастрюлю, села на стул и закрыла лицо ладонями.

– Не знаю, – произнесла она. – Не мучайте меня этим вопросом. Я бы очень хотела, чтобы Белоносов вернулся. Куда он мог деться? И что теперь мне делать? Бросить больного ребенка на произвол судьбы? Вы же видели, в каком она состоянии!

Она теряла над собой контроль. Плечи ее начали вздрагивать. Я схватил ее за руку и крепко сжал.

– Ольга Андреевна, – горячо зашептал я. – Помогите мне, и я не оставлю вас в беде. Надо во что бы то ни стало разыскать Белоносова!

– Как его разыскать, – со слезами в голосе воскликнула учительница, – если он вторые сутки не появляется в Кажме? Может, он попал в аварию? Может, его уже давно прибили и он валяется где-нибудь под забором!

– Прошу вас, успокойтесь! – произнес я. – Он жив. Нет никаких сведений о его смерти.

Она оторвала лицо от ладоней и недоверчиво взглянула на меня.

– Откуда вы знаете?

– Я звонил знакомому милиционеру, – признался я.

– Правда? – Она схватила меня за руку. В ее глазах вспыхнула надежда. – Он жив? Слава богу! Но где же тогда он?! Почему он не едет домой?! Он думает, мне легко заниматься этим делом?! А я устала от всего этого! У меня уже нет сил варить эту мерзкую кашу!