Маша Рыжова дождалась генерала Юрьева в коридоре школы. Профессор шел в операционную, и раненые приподнимались ему навстречу; десятки глаз провожали его легкую фигурку. Маша выступила вперед и, стукнув подкованными сапогами, замерла, потом вздохнула.

— Товарищ генерал-майор, разрешите… — неожиданно прозвучал и оборвался ее высокий, певучий голос.

— Да… — негромко сказал Юрьев.

Слабо порозовев, не сводя с профессора глаз, девушка попросила осмотреть старшего лейтенанта Горбунова.

— Почему вы ко мне обращаетесь? — без раздражения, но сухо спросил генерал.

— Я уж ко всем обращалась… — тоскливо призналась Маша.

— И что же?

— Говорят, ничем нельзя помочь… Я просила вам его показать… Говорят — не надо.

— Что же я могу сделать?.. — спросил, не повышая голоса, профессор.

Маша не ответила, растерянно глядя на него.

— Идите к себе, Рыжова, — хмуро приказал врач, сопровождавший Юрьева, молодой, с черными полубачками.

— Сейчас… — пролепетала девушка, но не шевельнулась.

И так как Юрьев не мог пройти, пока она загораживала дорогу, он осведомился у врача:

— Что с ним такое, с Горбуновым?

Он слегка пожал плечами, выслушав ответ, и девушка ахнула.

— Можно еще помочь, можно!.. — заклиная, проговорила она, и генерал неожиданно улыбнулся. — Горбунов людей в атаку поднимал… Его из-за симулянта ранило…

— Кто он вам, этот старший лейтенант? — полюбопытствовал Юрьев.

— Никто, — поспешно сказала Маша.

— Ваше бескорыстие делает вам честь…

Глаза Маши наполнились слезами, от чего как будто осветились изнутри. Юрьев с удовольствием смотрел теперь на нее.

— Как вас зовут, великодушная девушка? — спросил он.

— Машей звали…

— Звали? А теперь?..

— Сестра, сестричка… — задрожавшим голосом ответила она.

— Не везет мне сегодня у вас, — пожаловался Юрьев врачу. — Как же нам быть с Горбуновым?

— Мы полагали, что уже бесполезно показывать его вам, — пояснил молодой хирург.

Юрьев промолчал, почувствовав себя задетым. После неудачи, постигшей его утром, он был особенно чувствителен ко всему, что, может быть, намекало на нее.

— Товарищ генерал-майор!.. — только и сумела вымолвить Маша, подавшись к профессору.

— Хорошо, — сказал он, любуясь девушкой. — Покажите мне вашего «никто».

— Сейчас! — крикнула Маша.

Однако только к полудню удалось ей проводить Горбунова в операционную. В открытые двери Маша еще раз увидела Юрьева, которому сестра надевала перчатки. Потом двери закрылись, и девушка ощутила внезапное бессилие. До последней минуты она деятельно боролась за Горбунова, теперь он находился уже за пределами ее забот.

«Только бы Юрьев не отказался оперировать, только бы не отказался…» — повторяла Маша мысленно одно и то же, глядя на сомкнутые створки белых дверей.

Она видела трещинки пересохшей масляной краски, ровные складки марлевой занавески за остекленным верхом, зеленое пятнышко медной окиси на дверной ручке. «Почистить надо ее, песком протереть…» — мелькнуло неожиданно в голове девушки. Но казалось, — это подумала не Маша, а кто-то другой, — сама она испуганно ждала, что ручка повернется и Горбунова понесут обратно.

Когда истекло время, достаточное для того, чтобы операция началась, Машу охватил новый страх. Ибо до этого часа она не могла не верить в какое-то счастливое изменение обстоятельств, — приезд Юрьева оправдал ее ожидания. Но если и теперь, именно теперь, не последует чуда, на что еще можно было надеяться? Из-за дверей не доносилось никакого шума, и эта тишина была такой, что девушке хотелось зажать уши. Не в силах больше прислушиваться, она начала ходить по коридору. В глубине его виднелись люди, — раненые сидели и лежали вдоль стен, сновали санитары в халатах.

«Куда это Аня так торопится?» — удивилась девушка, завидев Маневич, бежавшую к выходу, но сейчас же забыла о ней.

Маша в равной степени желала, чтобы операция скорее кончилась либо чтобы она продолжалась вечно, если не может кончиться хорошо. Вдруг девушка услышала стон — негромкий, короткий, он прозвучал из операционной… Задохнувшись, Маша ждала его повторения, но только частые толчки ее сердца раздавались в непроницаемой тишине.

«Больно ему, опять больно…» — думала Маша, испытывая новое для нее чувство такого сострадания, когда хочется, чтобы чужие мучения стали собственной болью.

Как ни была она внимательна и жалостлива до сих пор, она не переставала, подобно всем здоровым людям, инстинктивно радоваться своим преимуществам перед, теми, за кем ухаживала. Сейчас она как бы тяготилась собственным здоровьем.

«Пусть бы лучше со мной так было, а не с ним…» — молила Маша, для которой страдания другого человека впервые были горше своих.

Внезапно двери операционной раскрылись, и оттуда вышел кто-то в белой повязке. Маша подбежала к нему. Человек — он на полторы головы был выше Рыжовой — снял маску, и девушка узнала одного из санитаров. Круглое, с белесыми ресницами лицо его было таким же белым, как халат.

— Ну?.. — тихо спросила Маша.

Санитар посмотрел на девушку, мигнув подслеповатыми как будто глазами.

— Сомлел я, понимаешь, — виновато проговорил он. — Чуть лампу не бросил…

— Что там? — спросила Маша.

— С ночи я стоял и все утро… — оправдываясь, сказал санитар. — Мне говорят: «Уходи, а то упадешь…» — Он раскрыл свои жесткие, желтоватые ладони и оглядел их. — Как пьяный я сделался… Вот поди ж ты!..

Неловко мотнув головой, он медленно пошел вдоль стены. Маша догнала его и тронула за рукав.

— Что там? — повторила она.

— Все одно… — подумав, ответил санитар. — Да ты что? — спохватился он. — Не видела, как режут?

Маша слегка отстранилась, и он двинулся дальше.

Операция длилась уже больше часа. Маша несколько раз возвращалась к себе в палату и снова торопливо уходила… Теперь она сидела в углу, обхватив крепко колени; наискосок от нее в четырех-пяти шагах белели закрытые двери. К ним по деревянному полу тянулись мокрые следы… Девушка пристально рассматривала их, даже принималась считать. Но отпечатки ног терялись в дымной глубине коридора, сливаясь по мере удаления в тусклые пятна слякоти. Маша чувствовала себя так, словно ежесекундно ожидала удара, нападения, выстрела. Это ощущение подстерегающей ее опасности стало в конце концов непереносимым. Поэтому, увидев около себя Аню Маневич, Маша обхватила подругу и прижалась к ней, ища защиты.

— М-мусенька, Муся, — заикаясь, проговорила Аня, поглаживая плечо Рыжовой. — Еще не к-кончили? — спросила она.

— Нет.

Черные крылья бровей на лице Ани озабоченно сдвинулись.

— М-максимову привезли только что, — сказала она.

— Какую Максимову? — прошептала Маша.

— Дусю… Ты же знаешь… С н-нами вместе жила. В голову ее ранило… Н-никого не узнает.

— Как ранило? — все еще не понимала Рыжова.

— С-самолет обстрелял…

— Что же это? — устало спросила Маша. Она откинулась к стене, глаза ее стали рассеянными. — Не могу… Не могу я… — вскрикнула вдруг она и заколотила стиснутыми кулачками по плечам подруги.

— Ой! Что ты? — испугалась та.

— Не могу… — повторяла Маша, охваченная непомерным гневом, взывая к справедливости и возмездию.

Жестокость врагов, повинных в ее горе, в страданиях ее друзей, в бедствиях ее родины, потрясала девушку, заставляя протестовать и сопротивляться…

— Сто лет помнить… сто лет… — кричала Маша.

— Что с тобой? Тише! — Аня пыталась схватить подругу за руки и тоже вскрикивала от страха за нее.

— …как люди наши мучаются! — проговорила Маша невнятно, на иссякшем дыхании.

Белые двери неожиданно распахнулись, и в коридор вышли два врача, краснолицые и потные.

— Курите… — предложил молодой черноволосый хирург, протягивая другому кожаный портсигар.

— Вы понимаете, что он сделал? — спросил второй врач, плотный, с выпуклой грудью, беря папиросу.