Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Вы завтракали сегодня? Хотите есть? — заботливо осведомился он.

— Что за женский вопрос? — сказала Маша, и Николай обрадованно рассмеялся.

Поспешно скинув мешок, он расстелил на широких перилах салфетку, выложил несколько свертков и даже поставил маленькую солонку.

— Кушайте, прошу вас… — приговаривал он, извлекая из бумаги мясо, пирожки, мятные пряники, яйца. — Прошу вас…

— Ого-о! — протянула девушка удивленно.

— Представьте, мама разыскала меня на станции… В последнюю минуту… Мы даже не успели как следует поговорить…

— Это она? — спросила Маша, указывая на вышитые красными крестиками в углу салфетки инициалы «О.А.У.».

— Ну да… Она — Ольга Алексеевна… Кушайте же, — угощал Николай. — Ах, если б вы знали, как не повезло мне в начале войны…

Принимая покровительство Уланова, девушка как будто подарила его доверием, и он теперь торопился познакомить ее с собой. Он рассказал, что из военкомата его направили первоначально в школу связи, где надо было пробыть больше года. Это его не устраивало, и лишь после многих усилий он, доброволец, добился отчисления на фронт.

— Понимаете, я не мог спокойно слушать сводки, — пояснил Николай.

— Я понимаю, — сдержанно заметила Маша.

— Это всякий поймет… Но маму я, кажется, не убедил… Кушайте, кушайте… Попробуйте мясо с пряником… Очень вкусно.

Ветер проносился над площадью, кружа мусор, роняя и вновь подхватывая длинные соломенные стебли… Несколько красноармейцев бесцельно блуждали в отдалении.

— Мама, наверно, всю свою карточку отдала тебе, — тоненьким голоском сказала девушка.

— Наверно, — согласился Николай с той интонацией беспомощности, в которой как бы слышался ответ: «Что же делать, если нас так любят…»

— Твои родители кто? — полюбопытствовала Маша.

— Служащие, как говорится… — Николай благодарно улыбнулся за это проявление интереса к нему.

Далее он поведал, что отец его врач, — сейчас он на Южном фронте, а мать — учительница, — она в Москве; что сестра его учится в седьмом классе, а сам он перешел в десятый, но что теперь не знает, когда удастся кончить школу.

— …Война только началась, воевать нам придется много, — убежденно заключил Николай.

Маша, сощурившись, посмотрела на него. «Куда тебе воевать?» — как будто говорил ее взгляд. Однако вслух она произнесла:

— До самого Берлина?

— Обязательно…

Уланов привык уже к тому, что девушки слушают его обычно с большим сочувствием, нежели мужчины. И теперь он спешил сразу же высказать все, что новая знакомая, видимо, не подозревала в нем:

— Мы готовились к войне… Ведь правда? Мы не забывали, что нам придется драться за право свободно и разумно жить… Революционеры сражались за это с царизмом, потом с интервенцией… На нашу долю выпали фашисты… Только всего… Кушайте же… Вы ничего не едите.

Николай пододвинул к девушке пирожки.

— Они с вареньем… Прошу вас… — Он помолчал секунду. — Это похоже на эстафету… Она передается от поколения к поколению… Я словно по наследству вступаю в эту борьбу… Помните, у Маяковского?

Порозовев от удовольствия, он прочитал:

…Мы идем сквозь револьверный лай,
чтобы, умирая, воплотиться
в пароходы, в строчки
и в другие долгие дела…

— Ничего себе… — сказала Маша.

— И только? — поразился он.

— Я люблю, чтоб стихи были красивые… Я песни еще люблю — «Каховку», «Землянку».

Ветер отворачивал полы шинели Маши, и девушка то и дело придерживала ушанку.

— А это разве не красиво? — закричал Николай. — И это не только красиво… Это у меня главный тезис. — Он смотрел на девушку так, точно умолял разделить с ним его волнение. — Слушайте:

…Чтоб жить не в жертву дома дырам,
Чтоб мог в родне отныне стать
отец, по крайней мере, миром,
землей, по крайней мере, — мать.

Умолкнув, он улыбнулся доверительно и неловко.

— Спасибо за угощение, — сказала Маша и соскочила с перил. — Вкусные пирожки печет твоя мама.

— Ах, черт, чуть не забыл!.. У меня еще конфеты есть… — и Николай протянул кругленькую металлическую коробочку. — Кисленькие… Вы любите?

— Не очень, — сказала девушка.

Все усилия Николая понравиться привели лишь к тому, что он показался ей неестественным, самонадеянным без достаточных оснований, а главное — подозрительно высокопарным.

«Форсит», — думала с неодобрением Маша, посасывая леденец.

— Ну, я пошла, — объявила она.

— Слушайте, идите лучше с нами, — попросил Николай.

«Что если я понесу ее мешок, принято ли это в армии?» — подумал он.

— Зачем это? — подозрительна спросила Маша.

— Фронт… Незнакомые места…

— Какой же это фронт?

— Ну, все-таки… А вы хоть и вооружены… — Николай не окончил, иронически глядя на крохотную кобуру, подвешенную к поясу девушки.

Маша потрогала револьвер и вдруг коротко рассмеялась.

— Девчата в госпитале пристали: «Отдай, отдай… Не разрешается с личным оружием в палате…» А браунинг у меня под тюфяком лежал. Я его вынула и говорю: «Смотрите, заряжено… Для вас шесть, для меня лишь одна…» Сестры только ахнули и — в стороны…

— Вы были ранены? — испуганно спросил Николай.

— Отлежалась, — сказала Маша.

Она быстро сбежала по ступенькам, оглянулась, и ветер как бы понес ее…

— Мы еще встретимся! — крикнул вдогонку Николай.

— Лучше не встречайся со мной, лучше тебе целым остаться! — весело откликнулась девушка.

Уланов некоторое время сидел еще на крыльце, задумчиво приканчивая пирожки. Перед глазами его зиял прямоугольник вокзальной двери и виднелась внутренность здания. Перекрытия, синеватые от окалины, свисали там в пустоте гигантскими пучками. Смутное Недовольство собой овладело Николаем, и он готов был уже упрекать себя за излишнюю болтливость. Незнакомый красноармеец с фиолетовым лицом присел поблизости, и Николай предложил ему разделить остатки завтрака. Неожиданно на площадь густо повалили красноармейцы. Раздалась команда строиться, и Николай торопливо, кое-как уложил свой мешок… Вскоре рота, в которой шагал Уланов, вышла на шоссе, лежавшее сейчас же за поселком…

Был конец апреля, и грунтовая дорога растворилась в весенней воде. Серый, черствый снег еще лежал в кюветах, каменел под намокшим кустарником, но лишь местами сохранился на обширной непаханной равнине. Дорога как будто растекалась по ней. Тестообразные колеи вились несколькими параллельными парами, утопали в тусклых лужах, сворачивали на полужидкую целину. Время от времени на шоссе попадались неподвижные, накрененные машины. По кузов осевшие в грязь, они темнели, как корабли на якорях в туманном море.

Бойцы, потерявшие строй, плелись по обочинам в затылок друг другу. Грузные ботинки скользили по наледи или утопали в глинистом киселе. Ветер встречал солдат в лоб, нападал сбоку, и люди клонились, отворачивая лица.

Николай некоторое время искал глазами девушку, с которой познакомился на станции, но не слишком огорчился, не увидев ее. В глубине души он предпочитал, чтобы новая встреча состоялась позднее, когда не только намерения, но и поступки будут говорить за него. Самолюбие Николая было неопределенно уязвлено, и, как всегда в таких случаях, его утешало воображение. Вскоре он вообще перестал обращать внимание на то, что его окружало, мысленно созерцая свое недалекое будущее… И хотя картины, рисовавшиеся ему, ничем не отличались от тех, что волновали многих юношей, — поле боя, ранение после подвига, сестра, перевязывающая героя, награда перед строем, — они не становились от этого менее привлекательными. В самой их всеобщности заключалась особая притягательная сила. Они были, наконец, очень интимным переживанием, о котором никому не следовало догадываться…

2
{"b":"3263","o":1}