Я принялась изучать комнаты. Одна, очевидно, служила гостиной, другая спальней. В той, что поменьше, стояла разобранная кровать со смятым бельем, а в шкафах – пустота. Одежда отсутствовала. Может, Константин просто ушел на работу, а квартиру в его отсутствие ограбили?

Однако странные нынче пошли воры. Унесли шмотки, зубную щетку и бритву, но оставили превосходную видеоаппаратуру, горы кассет и многочисленные безделушки, вроде позолоченной зажигалки «Ронсон», валяющейся в холле на стеклянном столике. Похоже, что хозяин сам в безумной спешке покидал квартиру, прихватив лишь самое необходимое. Я еще раз обошла комнаты и кухню, потом заглянула в туалет и в спальне обнаружила под тумбочкой непонятный, абсолютно гладкий розовый предмет из пластмассы, похожий по форме на куриное яйцо.

Следовало признать, что поиски прочно зашли в тупик. Машинально сунув «яйцо» в карман, я поехала домой. И что теперь делать, ума не приложу. Куда задевалась Галя? Почему она не звонит матери? Может быть, ее держат взаперти, далеко от телефонного аппарата?

Дома я села на диван, тупо уставившись в противоположную стену, а потом не нашла ничего лучшего, как снова устроить Верочке допрос.

– Что-нибудь вспомнила?

– Мне так у вас хорошо, что и вспоминать ничего не хочется, – ответила Верочка, смешивая краски.

Я вздохнула. На кухне висит натюрморт – ваза, полная фруктов. Сочные краснобокие яблоки, зеленые груши и иссиня-черный виноград. В гостиной, кроме пейзажа с лодкой, появился еще и карандашный набросок в духе раннего Модильяни. Тонкая, почти прозрачная девушка с огромными глазами стоит у пианино. Привлекал необыкновенный цвет инструмента – розовый. Когда я впервые увидела изображение фортепьяно, то сказала:

– Никогда не встречала клавишный инструмент такого цвета!

Верочка напряглась и ответила:

– А мне кажется, будто он стоит в комнате с синими обоями и голубым паласом.

Я даже не стала обращать внимания на эту информацию. Подобных мест просто не существует в природе. Обои тона берлинской лазури и пианино цвета молодого поросенка. Сто людей из ста сойдут с ума в таком интерьере!

Но сейчас Верочка опять рисовала натюрморт. На этот раз с овощами. Во всяком случае, на листе проступали очертания гигантской спелой тыквы.

– Мне у вас нравится, – чирикала Верочка, – слышь, Вилка, давай в воскресенье поедем в Битцевский парк и продадим мои работы! Может, денег вам заработаю, а то стыдно нахлебницей сидеть!

– Откуда знаешь про Битцу?

– По телику вчера рассказывали. Туда может прийти любой, купить входной билет и продать свой труд. Ну, пожалуйста!

– Ладно, подумаю, – отмахнулась я. – Сегодня пятница, ты давай тогда быстрее пиши, чего с одной картиной ездить!

– Как с одной! – возмутилась Вера. – А эти не в счет?

– Эти нам самим нравятся.

– Я нам еще напишу, – весело ответила Вера, – мне тебя жаль, носишься целый день по городу, работаешь, как сумасшедшая. Вон, бледная вся, синяки под глазами и тощая, словно борзая. Знаешь, мне кажется, тебе надо больше есть и пить витамины.

Я с изумлением уставилась на Веру. Вот уж чего не люблю, так это вызывать чувство жалости. Ноги сами собой понесли в ванную. Зеркало отразило какую-то серую физиономию с лихорадочно блестевшими глазами. Подумаешь, просто забыла покраситься. Сейчас наведем румянец, нарисуем глаза и брови… Из ванной я вышла вполне довольная собой. Пора одеваться и топать в Дом моделей.

В этот самый момент зазвонил телефон. Высокий нервный женский голос влетел в ухо.

– Позовите Виолу Тараканову.

– Слушаю.

– Вас беспокоит мать Насти, дочь Элеоноры Михайловны.

Я слегка приуныла. Противная бабушка небось обиделась, и мне сейчас откажут от места. Но женщина как ни в чем не бывало продолжала:

– Мне крайне необходимо с вами встретиться, прямо сейчас.

– Извините, невозможно, тороплюсь на работу.

– У вас есть машина?

– Нет, езжу на метро.

– Тогда назовите свой адрес, заеду за вами и отвезу на службу, заодно и побеседуем.

Мы договорились встретиться через полчаса у входа на станцию «Речной вокзал», и я стала одеваться.

– Слышь, Вилка, – спросила Вера, увидав, как я напяливаю брюки, – у тебя нет температуры?

– С утра не было, и сейчас превосходно себя чувствую, а что?

– Да лицо красное, словно из бани.

Ну, на нее не угодишь, то бледная, то пунцовая.

Я прибежала к метро на пять минут раньше, но серебристый «Фольксваген» уже стоял у ларька с мороженым. Внутри, на водительском месте, сидела женщина лет сорока, в элегантном летнем брючном костюме. Она явно не в секонде приобрела свой наряд.

– Именно такой вас и представляла, – улыбнулась дама и велела: – Садитесь, говорите, куда везти.

Машина плавно выехала на Ленинградское шоссе и помчалась в сторону центра.

– Меня зовут Вероника, – представилась женщина, – и хочу сделать вам деловое предложение.

Немного ошарашенная, я слушала ее неторопливую речь.

У Вероники есть ближайшая подруга, у той имеется своя подруга, а уж у той подруги проблемы с ребенком, девочкой тринадцати лет. Девица не желает учиться, грубит старшим, ведет себя отвратительно. Словом, находится в милом подростковом возрасте. Не хочу ли я поработать домашней учительницей. Семья более чем обеспеченная и оплата достойная.

– Извините, но не имею профессионального образования и не могу считаться настоящим репетитором. Думаю, этой даме лучше обратиться в специальное агентство, если у нее нет проблем с деньгами. Моими услугами пользуются люди, которые не могут платить учителю по десять долларов за академический час. Такая вот палочка-выручалочка для бедных! Честно говоря, не понимаю, почему вы ко мне обратились!

Внезапно Вероника припарковалась у обочины, закурила и, пуская дым в окно, ответила:

– О вас взахлеб рассказывает Мария Вильямовна Когтева, мать Кирюши. Говорит, что с вашей помощью он очень быстро одолел немецкую грамматику. И потом… – Она вдруг рассмеялась и выбросила окурок в окно. – Моя мать – совершенно психопатическая личность. Сначала патологически ненавидела Валерия, отца Насти, затем переключилась на девочку. Справиться с Элеонорой Михайловной я не в состоянии. В доме не удерживаются ни домработницы, ни гувернантки. Властная, крикливая, бесцеремонная, она совершенно подмяла под себя внучку. Настасья боится слово сказать и отвратительно учится в школе.

Стоило вам несколько раз побывать у нас, – веселилась Вероника, раскуривая новую сигарету, – как ребенка просто не узнать. Во-первых, Настя принесла из школы три пятерки. Две по немецкому языку, а одну по математике. Затем навесила на свою дверь замок и сообщила оторопевшей от такого поведения бабке, что теперь тоже станет запираться. Элеонора Михайловна попробовала возмутиться, но Настена парировала с ходу:

– А ты оставляй открытыми свою комнату, гостиную и спальню мамы!

Но главное не это. Стоит теперь Элеоноре Михайловне начать по привычке орать на внучку, как та начинает хохотать. Изумленная старуха, абсолютно деморализованная подобным непонятным поведением девочки, попыталась ухватиться за ремень. Но Анастасия перехватила руку бабки, выхватила кожаный пояс, швырнула его на пол и заявила:

– Я подам на тебя в суд за жестокое обращение.

Элеонора Михайловна, с которой за всю ее долгую жизнь никто не осмеливался спорить – ни муж – полковник, ни дочь, ни подруги, – просто лишилась дара речи. А Настя преспокойненько двинулась на кухню, где совершила строго-настрого запрещенную вещь: положила на тарелку бутерброды и отнесла в свою комнату.

– Вы не поверите, – улыбалась Вероника, – но мать теперь боится ее.

Я ухмыльнулась. Ай да Настя, просто молодец.

– Она мне рассказала про ведро, – заговорщицки подмигнула Вероника, – и знаете что?

– Ну?

Вероника опять расхохоталась:

– Президент нашего банка – старый идиот. Вызывает всех по очереди на ковер, и ну визжать. Страшно неприятно, и я его, честно говоря, опасалась. Но вчера…