– Бродячий поэт – вот святой настоящий… Это он не о себе, часом? – спросил Арсений.
– Скорее наоборот. Он про себя говорит, что если, мол, корона над головой, ничего хорошего не выйдет. Как там… А, вот: «И если корона над твоей головой, то это не значит, что ты – святой…»
– Думаешь, он свои имперские вирши вспоминал? Где все, что видел, – или восхвалял, или молчал…
– Ну, не знаю. Может, он сначала честно писал, верил, а потом разочаровался. Вот, смотри, тут есть как раз на эту тему:
Свечи поцелуй коснулся ночи,
Еще темнее стала ночь.
Ты вдруг раствориться в ней захочешь —
Никто не сможет тебе помочь.
Захочешь попробовать звезды на вкус,
Лизнуть языком их холодное пламя.
Но вдруг обнаружишь, что мир так же пуст,
Как облик надежды, живущий в сознании…
Как ветер, ревущий над вольным простором.
Как айсберг, плывущий в туманную ночь.
Как споры с судьбой – бесконечные споры,
В которых никто не сможет помочь…
И в грезах своих ты не знаешь покоя,
И гонишь мятежные мысли ты прочь.
Из ночи – опавшего желтой листвою,
Тебя не поднимут ушедшие в ночь.
Захочешь ты стать вдруг серебряным морем
И плыть лабиринтом подводных знамений.
Но море не вечно, поймешь это вскоре, —
Как мысли твои в час ночных пробуждений.
Как ветер, разбитый о черные горы.
Как айсберг, распятый на теплых теченьях.
А вечны бывают лишь споры с судьбою,
В которых не встретишь к себе снисхожденья…
Дрожащие руки неверный маршрут
На карту твою нанесли.
И вот ты, как тряпка, как клоун, как шут! —
Шагаешь по краю судьбы.
В театре ты куклой чьей-то не стал бы,
Такую судьбу заменив на другую,
Но строят владыки себе пьедесталы
Хватая, все, что под рукою.
Ну, кто бы подумал, что тот, кто ведет
Других за собой, был неправым?
И вот, между нами ревущий поток.
Я – с этой. Вы – с той стороны переправы.
Ты славы чужой не хотел быть помостом,
И будешь стоять, когда крикнут – беги!
Неважно, каким средь толпы вышел ростом,
Но правдой ты выше толпы.
Пусть кто-то из правильных, точных по ГОСТу
Попробует тронуть вдруг струны мои!!!
На вере своей настоять так непросто,
Шагая по краю судьбы…
Над землей, там, где звезд сияние —
Расстояния, расстояния.
А под ними, густыми туманами —
Одиночество сплошь с обманами.
Если счесть все таблицы древние,
Не последние мы и не первые.
Только стоит найти минутку —
Обращать все сомненья в шутку.
Что же горестями и метелями
Нам отмеряно, все отмеряно.
И успеть бы закрыть все двери —
Так вернее, оно вернее…
– Невесело как-то. В деле еще несколько листов подшито, так и в них – тоска сплошная.
– Ну, а я тебе что говорю! Один на даче, зима, темень, ветер воет… Прежние награды не радуют, слава – тлен, жизнь не удалась. Чем не повод хватануть водки до полной анестезии?
– Ты себе хорошо представляешь трезвенника с хронической болезнью печени, который держит дома спиртное бутылками?
– А, оставь. И не такое бывает. Может, для гостей держал, может, подарил кто, не зная о болезни. Всякое бывает. А! Вот смотри, еще четыре строчки. В самом низу листа, последние строчки даже загибать пришлось, чтоб влезло.
Снова осень. Стучится в закрытые двери.
Открывать не хотелось, да видно придется, —
уже не впервой.
Листья клена, тень дарящие летом, давно пожелтели.
Вот сорвался один, и слетел, увлекая других за собой…
– Слушай, Михаэль! – Арсения осенила так неожиданно, что он едва не хлопнул себя по лбу. – В протоколе вскрытия указано, что в крови следов алкоголя достаточно, так?
– Именно.
– А кто-нибудь проверял: есть ли остатки спиртного в желудке?
– Э-э, вспомнил! – эксперт усмехнулся. – Пока его обнаружили, пока до нас довезли, знаешь, сколько времени прошло? Да и умер он не так, чтобы сразу, как напился, минут через сорок примерно, я тебе по опыту говорю. В акте я, конечно, ничего такого не писал, это лишь мое предположение. Короче, желудок мы осмотрели, как положено.
– Ну и?
– Не было там ничего.
– А!
– Что «а»? Отсутствие алкоголя ничего не доказывает. Может, его и не было, а может, давным-давно усвоился. Растворился в крови и побежал к мозгу, к сердцу, печени.
– То есть выяснить напился ли он сам или ему вкололи лошадиную дозу спирта невозможно?
– Насчет «вкололи» – я тебе говорил. Следов нет. Но могли силой в рот влить. Или подмешать куда-нибудь. Но предупреждаю сразу – здесь ты ничего не докажешь. Даже если опять потребуешь эксгумацию.
– Лады, Миха, все понял. Пиво с меня.
– А то! – эксперт хмыкнул. – И сауна!
– Помню, помню… Как только – так сразу позвоню. Идет?
– Жду. Не пропадай.
Арсений сделал в блокноте пометку: «Пиво для Жадовского и договориться насчет сауны». Поставил в конце три восклицательных знака и подчеркнул.
Потом открыл чистую страничку и быстро набросал схему: от фамилии Круковский, обведенной кружочком, в разные стороны тянулись стрелочки: «свидетель с перестрелки», «Движение пенсионеров», «Лин Шаллек», «студенты», «Алина». Почти все они были перечеркнуты. Кроме двух последних. Арсений положил перед собой блокнот и задумался.
– Вот сорвался один… – повторил он.
«Алина – редкое имя. Сколько работниц детсада носят его?»
– Вот сорвался один и слетел, увлекая других за собой…
«Братки из Балтийске, раненый Ковалечик, всего на двое суток переживший „коллег“, Круковский, Шаллек, Левера…»
Кто-то упорно обрубает все ниточки и связи этого дела. Но кто? Кому выгодна смерть одинокого пенсионера и дряхлеющего певца имперской мощи?
За окном бушевал июнь, солнце припекало от души, и не помогал даже легкий ветерок, что доносился со стороны моря…
8
Ксюхе неожиданно повезло: хлипкий студенческий бюджет удалось немного подлатать. Экзамены экзаменами, надо готовиться, раз уж сама постановила сдать сессию без троек, но отсутствие денег имеет один неприятный побочный эффект – начинаешь только о них и думать.
Шарясь по интернету, в поисках материалов к грядущему экзамену по физиологии человека, Ксюха зашла на сайт Имперского государственного университета. Нужную информацию можно было найти только там или на ойкуменских ресурсах, поскольку в Североморье никаких новых исследований давно уже не вели, ограничиваясь перепечаткой научных статей с Запада и Востока пяти-шестимесячной давности.
