Еще несколько поворотов и «волна» въехала в запутанный лабиринт улиц Припортового района. Сами верфи, Североморский морской вокзал и грузовые пристани еще при Империи перенесли за границы города, но название осталось, хотя теперь этот район считался спальным. Здесь жили многие тысячи портовых грузчиков, мотористов, докеров, трюмных рабочих.
– И вот так каждый раз! – сказал Влад. – Пока город проедешь, всю душу растрясешь. Когда наконец объездную трассу построят?
– Обещали в конце осени.
Арсений не верил обещаниям министра транспорта. Сроки переносились уже раз шесть, все время «не хватало» средств. Притом, что к правительственной резиденции в Пельгае чудесную шестиполосную магистраль протянули в рекордные сроки. Как оказалось, водитель тоже не верил дорожникам:
– А-а… они уже третий год обещают. Откроют участок на полкилометра с фанфарами, покажут по всем каналам, ленточку разрежут с пафосом – и тишина на полгода. Никто ничего не делает, зато осваиваются выделенные средства, – последние слова он произнес с издевкой.
Наконец машина вырвалась на простор Приморского шоссе. Влад прибавил скорости, в полуоткрытое окно ворвался свежий ветер. Запахло морем.
Арсений вынул из папки тетрадные листки в клетку, перечитал последние стихи Шаллека.
На забытых полянах забытых лесов
Вырастает невидимый город.
Ночью светом коснется луна облаков
Этот свет для меня очень дорог.
Различая черты приходящих во сны,
Я шагну в городские ворота.
И споют серенаду ночные сверчки,
И прохладу подарит природа.
Есть в жизни черно-белый сон,
Но только не в ночи рожденный он.
С восходом солнца обручен
Жизни черно-белый сон.
В ночи ищу спасенье я.
Попавшая под тень земля
Подарит, что искалось мной —
Мой сон цветной.
Виню себя за ложь, которую не ждешь.
Которая звучит правдиво так в речах людских.
Виню себя за смех, что предвещает смерть,
Что бросит кожу в дрожь – когда его не ждешь.
Виню себя за пыль, что пущена в глаза.
За то, что вдруг из глаз покатится слеза.
И солнце, отразившись в соленой той воде,
Становится подобно полуночной луне.
Виню себя за губ лукавые слова,
Что вдруг отсчет начнут
Заранее прожитых минут…
Морской бриз гулял по салону, разгоняя духоту, трепал волосы, а один раз даже попытался вырвать из рук листки со стихами. Арсений удержал их не без труда, убрал часть обратно в папку – унесет еще. И тут на глаза ему попалась песня, удивительно подходящая к ситуации. Лин Черный даже подписал ее – в верхнем углу листа прописными буквами красовалось название «Я – ВЕТЕР».
Я шел на восток при полной луне.
Я верил, что все возвращается вновь.
Вот только сгорела свеча на столе.
В том доме, где я свою запер любовь.
Котомку на плечи, гитару в руках —
С собой я возьму на берег реки,
И в жертву заре принесу старый страх —
Остаться в ночи, не заметив зари.
У каждого камня здесь топчутся дни,
А в воду роняют деревья листву.
И так далеки объятья твои.
И тайна исчезла в волшебном лесу.
Я – ветер! Ветер!
Я песню спою на рассвете.
Я – ветер! Ветер!
Мои губы держат серебряный горн.
Я – ветер! Ветер!
Я запутался в облачной клети.
Я – ветер! Ветер!
Но теперь я свободен. Я ищу свой дом.
Мне где-то вдали ответит сова.
И черные мысли падут на песок.
Я больше не верю, не верю в слова.
Я буду молчать. Я спел, все что смог.
Но ветхие ставни не скроют лица,
Того, что манило меня за собой.
Вот стоит ли только гореть до конца.
Я знаю, что шел не тою тропой.
Щебечущих птиц я встретил в пути.
Они так просили остаться в лесу,
Вдруг вечер шепнул мне – беда впереди!
И я ухожу, ухожу, ухожу, ухожу.
Туда, где встает в переливах зари
Оранжевый месяц, чей свет так далек.
Забыв про усталость и кровь на груди…
Я буду идти. Я сделал, что смог.
Похоже, Шаллек тяготился своей прежней славой, считал ее незаслуженной.
«Я знаю, что шел не тою тропой, – повторил Арсений про себя. – А кто из нас честно может признаться сам себе, что идет по верному пути? Что выбрал себе призвание по плечу? Что приносит пользу, а не вред? Наверное, самому невозможно трезво оценить себя и свои дела, оглянуться назад и сказать: вот, здесь я был прав, а здесь – нет. Только незаинтересованный взгляд со стороны способен на такое. К сожалению, это происходит слишком поздно. На похоронах, в некрологах и поминальных речах: покойный был ответственным и исполнительным работником, хорошим семьянином, честным и порядочным человеком…»
Вот и Лин Черный уже не узнает, кем он остался в людской памяти. Певцом гордой имперской мощи или продажным рифмоплетом, сменявшим правду на загородный дом и путевки в профсоюзные здравницы.
За окном мелькнул указатель: «Volost Troskinay».
– Почти приехали, Арсений Юльевич, – сказал Влад. – Километров через семь будет Весеннее.
Троскиняйский район в свое время считался промышленным центром Североморья. Здесь высился завод Станкотяжмаш, корпуса Агрегатстроя попирали горизонт, здесь же возвели единственную в Североморье теплоэлектростанцию на горючих сланцах. Империи требовалась энергия для возводимых гигантов. После развала район практически обезлюдел. Бывшие рабочие машиностроительных гигантов переехали в Балтийск и столицу, поближе к финансовым потокам, только на Троскиняской ТЭЦ еще сохранялась какая-то активность.
В поселке Весеннее заводские инженеры, конструкторы, начальники цехов и производств получали землю под приусадебные участки – тогда место считалось престижным. Сейчас, когда людей в поселке осталось не больше трети, он казался пустынным.
«Волна» медленно катилась по главной улице поселка. По обочинам сплошной чередой тянулись дома. Крепкие двухэтажные коттеджи с зелеными крышами, явно имперских времен, на четыре семьи. Особняки с облупленными колоннами и гипсовой лепниной – свидетели прошлого века. Начавшие понемногу врастать в землю деревянные срубы с заколоченными окнами.
Но буйная зелень палисадников, лай собак, редкие прохожие и еще более редкие встречные машины доказывали, что жизнь в поселке еще есть. Пустые улицы не выглядели заброшенными и неухоженными – мусор кто-то подметал, бережно подстригал деревья на придорожных аллеях.
