– Верно кумекаешь, – сказал Володя Ростовский, глядя на Спартака примерно так, как сам Спартак смотрел бы на снующих под ногами муравьев. – Маманя – это, конечно, дело святое, но нам маманя твоя сейчас ни к чему. Кто, кроме нее, на хазе проживал, вот про них давай.

«А вот если всплыло про Комсомольца... Да, это больше смахивает на правду. Допустим, Мойка как-то выведал, что вор жил вместе с Кумом на одной хазе. Марсель этот факт скрывал... Хотя ведь и не скажешь, что скрывал. Не скрывал, а просто не предавал огласке. Или по ихнему закону это одно и то же? Эх, знать бы наверняка... Так мне-то что, говорить им про Кума или нет? И на Марселя никак не посмотришь. Сам тут в перекрестье взглядов, как бомбардировщик в лучах прожекторов. Да и Марсель в такой ситуации знаков подавать, понятное дело, не станет».

– Соседи... – повторил Спартак. – Соседи, конечно, были. А Марсель вам не сказал? Мы ж с ним соседствовали...

Спартак откровенно сыграл под дурака. Понятно, что от ответа ему не уйти, но не помешает хоть немного его отсрочить. Глядишь, и получится побольше выведать и сообразить, чего надо говорить, а чего как раз, наоборот, ни в коем случае не надо. Собственно, это сейчас для Спартака было важнее всего – понять, что будет лучше для Марселя. Что лучше для Марселя, то лучше и для него.

– Я ж предупредил, чтоб ты не юлил, – ласковым голосом произнес Володя Ростовский, главный сейчас человек на толковище, и от этой ласковости у Спартака мурашки по спине пробежали. – Тебя спрашивают, ты отвечай. Ежели не хочешь, тогда другое дело...

– Да бога ради, чего тут скрывать! – Спартак пожал плечами. – Значит, по порядку. Как входишь в квартиру, по коридору направо первая дверь – там жили мы с матерью. В двух комнатах, на двадцати четырех квадратных метрах. Дальше прямо идешь по этому первому, короткому коридору, сворачиваешь за угол и попадаешь в кухню. А сворачиваешь налево – попадаешь в длинный коридор, параллельный короткому, куда выходили двери всех остальных комнат. Сперва шла комната, где жил старик по имени Иннокентий, отчества не помню, да никто и не звал его по имени-отчеству... Потом две двери...

– Насчет пустословия я тебя предупредить забыл. Будем считать – моя вина, – перебил его Володя Ростовский. – Но теперь ты знаешь, правильно? Валяй дальше и очень коротко.

– Две небольшие смежные комнаты занимала семья – отец, мать и сын. Сын... вот он... Марсель, – имея обоснованный повод, Спартак повернулся к Марселю.

Марсель все так же продолжал подбрасывать на ладони кусок угля. Дался ему этот кусок... Или все же – неспроста он подбрасывает? Что-то это Спартаку напоминало. Что-то настойчиво стучалось в закрытую дверцу памяти, мучительно просилось наружу. Даже не сейчас засвербило, это началось, едва Спартак переступил порог сарая и увидел Марселя. Уже тогда сия картина – играющий камушком человек – показалась знакомой, а раз знакомой – в ней может быть заключен некий смысл...

И Спартак вспомнил... «Твою об землю, мог бы и раньше сообразить!» Ведь цепочка выстраивалась предельно простая: Марсель – Спартак – помогал блатным – кусок угля. Именно так сам Спартак подбрасывал на ладони... правда, не уголь, а по размерам схожий булыжник, что сути совершенно не меняет. А суть проста до зубовного нытья – шухер. Простой человеческий шухер.

Самое смешное, что один раз Спартак действительно помогал блатным! В самом что ни на есть классическом виде помогал – стоял на шухере... Было ему то ли четырнадцать, то ли пятнадцать, тогда они, уж и не вспомнить, по какой причине, некоторое время общались достаточно тесно – это потом уж разошлись, разбежались каждый по своим компаниям...

Лучше сказать – разбежались, после того как Марселю не удалось приобщить Спартака к любимому ремеслу. В то время у соседа уже появилась своя компания, и разок он попробовал настоящее дело.

...«На кино подработать хочешь?» – предложил Марсель, и Спартак согласился. На троллейбусе они доехали до угла Большого и Первой линии. Потом долго сидели под липами аллеи на скамейке. Марсель то и дело беспокойно оглядывался, иногда вскакивал со скамейки и, вытянув шею, крутил головой по сторонам... а потом бросился к появившейся из-за угла троице – три мужика в картузах и пиджачных парах, причем брюки были заправлены в сапоги.

Говорили они с Марселем недолго, после чего вновь скрылись за углом, а сосед бегом вернулся к Спартаку.

«Я пойду во двор, буду там топтаться, будто жду кого-то, а ты встань на улице у входа в подворотню, стой так, чтобы я тебя видел, – торопливо объяснил Марсель. – Если увидишь, что к дому идут милиционеры или сворачивает милицейская машина, тогда ты... – Марсель почесал затылок, опустил голову, зашарил взглядом под ногами. Потом резко наклонился, поднял с земли камень, протянул его Спартаку. – Швырнешь камень во двор. Можешь даже попасть в меня. Не обижусь. Забились?»

«А кто это такие, чего собираются делать?»

Это из сегодняшнего дня глядючи, может показаться странным, будто Спартак в тот момент не понимал, что к чему, что происходит и во что он может вляпаться. Но ведь действительно не понимал!

«Людям помогаем, которые просили! – чуть ли не прокричал Марсель. – Некогда объяснять, как мелкому! Не хочешь – чеши отсюда. Обойдусь без нытиков и предателей!» Наверное, подействоовало слово «предатель».

«Ладно», – сдался Спартак и взял камень...

Никаких милиционеров и машин так и не появилось. Спартак проторчал у входа в подворотню около получаса, расхаживал взад-вперед, подбрасывая булыжник, пару раз уронил на асфальт. Марсель в это время маялся возле песочницы – Спартак презамечательно видел его через подворотню. Люди проходили во двор, выходили из него, естественно, не обращая никакого внимания на играющего с камушком пацана в свитере. Наконец появилась давешняя троица – в картузах, костюмах и сапогах. Двое из них несли чемоданы, а третий волок здоровущую плетеную корзину (с такими еще ходили по дворам старьевщики). В общем, со стороны выглядело так, что человек с корзиной мирно отправляется в отпуск, на юг или в деревню, а двое друзей помогают донести вещи до поезда. Троица вышла к проезжей части Большого проспекта, где давно уже стоял зеленый автомобиль, сели в него и укатили. Следом за ними из подворотни вышел Марсель и со всей дури хлопнул Спартака по плечу. «Ну вот, а ты боялся! Айда прямо щас в кино. А чего ты хмурый такой?»

Мужик развелся с женой, она ему вещи не отдавала, говорит, они мои, и ничего ты не докажешь, а сунешься – вызову милицию. Пока она на работе, муж с друзьями пришел и забрал свое... Самое смешное, что Спартак тогда поверил этому объяснению, и все подозрения улетучились. Молодой ведь был совсем, наивный, как черт знает кто. И только гораздо позже он понял, что элементарно стоял на шухере, когда марселевские дружки чистили чью-то хату...

Воспоминания проскочили перед глазами с быстротой курьерского состава, проносящегося мимо захудалого полустанка. Тогда, много лет назад, камень так и не был брошен, потому как шухера не случилось. Вот на что намекает Марсель: брошенный камень – это сигнал шухера. Пока, значит, все в порядке, можно продолжать, как идет. А если...

А если он ошибается и кусок угля в руке Марселя ничего не значит? Нет, очень даже значит! Не стал бы Марсель в пиковый час пускать все на самотек...

– В коммуналке проживала еще одна семья, – уже гораздо увереннее продолжал Спартак, – в самой большой комнате, возле черного входа. Слово «семья», может, и не совсем годится, потому как всего один человек там жил. И его вы знаете. Это наш Кум...

Никто не вскочил со своего места, не послышалось возгласов вроде: «Ну ни хрена себе!», – никто не переспросил полным недоумения голосом: «Чего?! Наш Кум?!» Значит, уже знали. А раз так, то Спартак попал своим ответом в десятку. Выходит, выпущенный из ладони уголь и впрямь станет сигналом шухера...

– Собственно, все, больше никто у нас прописан не был, – закончил Спартак. – Всех, кто приходил в квартиру, надеюсь, перечислять не надо?