Возле дверей барака стоял, недобро прищурившись, Марсель, а за его спиной, недвусмысленно поигрывая железными кусками арматурных прутьев, маячило человек шесть, при взгляде на которых спорить с Марселем почему-то даже мысли не возникло у корешей Мойки... да вообще ни у кого. Подобрав раненых, противоборцы расползлись по нарам, и в центре барака остались тяжело дышащие Спартак и Мойка. У последнего на левой скуле наливался нехилый синяк, к утру обещающий занять пол-лица. «Кто его хорошенько достал, не знаю, но – спасибо, братишка...»

Марсель неторопливо, но в то же время неуловимо быстро, словно танцуя, оказался рядом с ними и коротко приказал:

– Ну что, пойдем потолкуем, товарищи дорогие. Как говорится, политическая ситуация требует... – он кивнул на угол барака слева от входа. Сидевшие там зеки, не дожидаясь особого уведомления, скоренько рассосались по бараку.

Усевшись на нары, Марсель достал из самодельного портсигара папиросу, прикурил от спички, затянулся, спросил лениво:

– Мойка, а расскажи-ка мне, что тут за кипеж происходит? Я из кожи вон лезу, чтоб, это, никаких сложностей не возникало у людей, а тут у тебя что? Ты мальчик, что ли? Первый раз замужем, да? Споры, драки, предъявы какие-то, ругань... У тебя ко мне вопросы, милый? Ну так у меня и спроси!.. – он небрежно махнул рукой. – Да вы присядьте, соколы, в ногах правды нет, а мне б ее, правду-то, от вас очень хотелось бы узнать... Мойка, начинай, я тебя слушаю.

«Ай-ай-ай, – подумал Спартак, усаживаясь на соседнюю шконку, – а я, пожалуй что, мимоходом себе смертного врага нажил в лице Мойки. Ишь как смотрит, будто из нагана целится...»

– Марсель, этот фраер сам на меня накинулся, сразу как пришел от Кума, так и бросился, – с жаром начал Мойка и растерянно умолк, глядя на иронично ухмыляющегося Марселя.

На Котляревского Марсель смотреть упорно не желал.

– Ну что ты, Мойка, мне тут втираешь, как школьник, типа: «Он первый начал!», – проговорил Марсель. – Ты дело говори. Я так понял, ты к нему, – он кивнул на Спартака, по-прежнему не глядя ему в глаза, – вопросы какие-то имеешь?

Мойка молча кивнул.

– Ну так и говори, учить тебя буду, что ли?! Ты ж у нас вор авторитетный...

И вновь в словах Марселя Спартак уловил скрытую иронию. Иронию – и еще что-то, от чего Спартак вдруг порадовался, что не с ним Марсель так говорит. Вроде бы и доброжелательно, вон, «авторитетным вором» назвал, первым говорить вызвал, а все же, все же...

А Мойка, похоже, иронии не уловил, приосанился, вновь став самим собой, даже про наливающийся синяк, кажется, позабыл.

– Непонятки с этим, – он кивнул на Спартака. – Я еще на этапе внимание на него обратил. С чего бы это он в каждой бочке затычка? С чухонцем в поезде встрял, а когда с ним люди по понятиям говорить стали – тобой, Марсель, прикрылся, будто кореш он твой по жизни и масти он нашей...

Спартак открыл было рот возразить, но Марсель резко сказал:

– Подожди, тебе слово потом дадено будет, пусть Мойка пока говорит.

Явно ободренный, тот продолжал:

– Опять же, не успел в зону прийти, с кем он свиданки потребовал? С опером дежурным! Чухонца защищал! А чего, почему? Не говорит, молчит. Опять же, с нами, бродягами, не кентуется, зато с этими, – он мотнул головой в сторону притихших зеков из числа фронтовиков, – якшается. Если он «мужик», то спросить с него требуется: почему лепил из себя козырного, тобой прикрываясь! А сегодня! К Куму его вызывали, прикинь! Это на десятый день сидения-то! И пробыл у него он почти час... Интересно, о чем это можно с Кумом битый час базарить? Может, его там еще и водочкой угощали с разносолами всяческими? А с какой такой стати?!

Молоток Комсомолец: выхлопа от выпитой водки не ощущается, иначе тут и Марсель ничего бы не поделал, порезали бы вмиг, коли уж вором себя назвал...

А Мойка все заводил себя:

– За какие это, интересно, заслуги? Верно я говорю, мутный он тип, и надо с ним по закону разбор учинить! И не я один так считаю, со мной люди согласны – наседка это оперская, стукач он!

– Закончил? – негромко спросил Марсель.

– А тебе мало?!

– Да нет, почему, – голос Марселя был на два порядка тише Мойкиного. И оттого звучал... внушительнее, что ли. – Серьезная предъява, ничего не скажешь...

– Так чего же, Марсель, порвать сучонка, порезать на ремни!

– Порезать, говоришь? – Марсель почесал скулу и ухмыльнулся. – Не зря тебя Мойкой[43] прозвали – эк ты резать любишь... А помнишь, что по закону теперь его выслушать надо? Удивляешь ты меня.

Не дожидаясь ответа, он повернулся к Спартаку:

– Что в свое оправдание сказать можешь? – и едва заметно кивнул.

Спартак, тщательно подбирая слова и следя за выражением лица Марселя, ответил:

– А что мне оправдываться? Я так скажу: все, что мне в обвинение сказано, брехня. Я, начнем с того, своим знакомством с тобой не хвастался, в поезде Мойка меня сам на разговор о тебе вызвал. И что вор я авторитетный – ни единым словом не обмолвился, про дела наши не трепал. А с финном этим... Случайный он человек, вовсе зазря попал и пропал бы он тут. По-человечески жаль мне его, вот и помог, как сумел, и опера, как в лагерь прибыли, звал, чтоб решили с Хямме вопрос – с этапными-то бесполезно было говорить, они же его и закрыли по дороге, повязали внаглую на полустанке и закрыли. А Кум сегодня меня по этому вопросу и дернул к себе, интересно ему стало, вот как ему, – Спартак мотнул головой в сторону Мойки, – с чего бы это я за незнакомого чухонца вступился. Больше мне добавить нечего и виниться не в чем. А бросился я на него, потому что не потерплю, если меня с говном мешать вздумает кто. Если виноват я, так и отвечу перед людьми, к операм, как некоторые считают, не побегу!

– Марсель, ты слышал, что этот фраер нам втирает? – начал было Мойка, но умолк, потому как Марсель поднял руку. И неторопливо сказал:

– Я вас выслушал, а теперь послушайте, что я скажу. Его, – он посмотрел на Спартака, – я с детства знаю, много вместе у нас разного было, так что в том, что не наседка это кумовская, поручиться могу.

– Так что же, он, выходит, наш? Может, еще и короновали его вместе с тобой? – снова встрял Мойка.

– Как ты, однако, все влезть норовишь без смазки, – покачал головой Марсель, туша папиросу. – Отвечу, хотя и не обязан перед тобой отчитываться. Не вор он и не объявлялся за вора, как я понял. Или объявлялся? – он повернулся всем телом к Мойке, глядя тому прямо в глаза.

– Нет, – неохотно признал тот. – Но все же, Марсель...

– Все же, – опять поднял руку Марсель. – Все. С этим базар окончен. Теперь о чухонце. Я справки навел, перетер вопрос с людьми – все, как этот Спартак говорит, так и было. И закон наш, – он снова посмотрел на Мойку, – если ты помнишь, не запрещает помочь горемыке такому, вот он и помог – выпустили финна, а конвой теперь сам под следствием, готовится баланду хлебать, так что и эта предъява твоя не катит... Вот и выходит, Мойка, что зазря ты буром на него прешь, меня пытался очернить в глазах людских.

– Марсель, да я про тебя.... – вскинулся Мойка.

– Не трудись, я слышал, что ты говорил: дескать, с друзьями мы тоже разберемся. Я, как ты на зону пришел, много о тебе узнал, и о терках твоих с людьми, и многое еще про тебя известно, – мутишь ты воду... Короче, я вот что скажу. Спартака, – Марсель показал пальцем на Котляревского, – если кто тронет на шару, будет ответ держать, А ты, Мойка, если еще будешь зону баламутить, кипеж устраивать, то по полной ответишь. И учти – это не только мое решение, люди так решили. Или ты думал, что умный самый? Если еще один такой фортель выкинешь – зарежем. Бритвой зарежем. Все, закончили.

Марсель усмехнулся и встал.

Спартак стоял в распахнутой телогрейке, чувствуя, как летний дождик омывает лицо, и курил в кулак. На короткий миг его захлестнули воспоминания о том, как вот так же он стоял, курил и ощущал наступление перемен в своей жизни. С того момента прошло больше полутора месяцев, теперь же стоял Спартак у выхода из прожарки, она же – вошебойка, она же – сауна, как окрестили ее зеки. После приснопамятной разборки с Мойкой у Спартака с Марселем состоялся серьезный разговор про дальнейшее житье-бытье. Марсель пообещал устроить его на непыльную, уважаемую работенку; еще через пару дней Спартака вызвали в администрацию зоны и там зачитали приказ о назначении заключенного Котляревского ответственным за сушилку (ежели по-простому). То, что должность эта необременительная, козырная и «директор» прожарки пользуется у зеков уважением – как блатных, так и «мужиков», Спартак понял достаточно скоро по изменившемуся к нему со стороны воров отношению (остальные и без того относились к нему уважительно: отчасти потому, что он не строил из себя центрового). Мойка со товарищи, разумеется, держался со Спартаком подчеркнуто нейтрально, но было ясно, что вор затаил нешуточную злобу на Спартака и Марселя и лишь выжидает удобного случая, чтобы устроить подлянку им обоим. Причем Спартак подозревал, что Мойка вынашивает планы самому стать смотрящим зоны, смести Марселя... Но только вот как? Силенок у него не хватит для этого.