Я честно ответила:

– Пока не знаю.

– Как тебя звать?

– Вика.

– Слушай, Вика, не связывайся с ним.

– Почему? Ты что-то знаешь?

– Ничего я не знаю! – она нервно передернула плечами. – Не связывайся, и все.

– Ну, это мое дело.

Она молча разглядывала меня, потом затянулась в последний раз и, потушив недокуренную и до половины сигарету, сказала:

– Ты мне вообще-то нравишься… А он – страшный человек. Ты что, думаешь, я такая трусиха, что все это столько времени терпела и молчала? Совсем нет. Но ЕГО я боюсь до смерти. Он не совсем нормальный, что ли… Он вообще не человек…

– С чего ты взяла?

– Понимаешь, когда он… Когда мы… Короче, когда он меня трахал, у меня было такое ощущение, будто ему нужно что-то совсем другое. Что-то большее. А он никак не мог этого получить и злился на меня…

– Так чего он хотел?

– Я сама не понимаю.

– Может, он просто не кончает? Может, он больной?

– Да нет, тут у него все в порядке. Но ему этого было мало. Знаешь, как если мороженное ешь в стаканчике, но самый кайф это когда потом стаканчик об асфальт хлопаешь…

Мне надоел этот бестолковый, как я тогда посчитала, разговор, и я вернулась к прежнему:

– Где фотолаборатория, и как в нее попасть?

– На первом этаже, возле раздевалки. Попасть в нее просто: ключ у гардеробщицы.

– А она даст?

– Мне – даст. Я же в кружок записана. Там у нее на столе список под стеклом.

– Пойдем сейчас.

– Пошли.

Мы уже спускались по лестнице, когда я вдруг снова ощутила это странное чувство – острое удовлетворение, и тут же поняла не менее странную его причину: отчего-то так обрадовало меня то, что Наташа забыла запереть дверь на чердак и даже не прикрыла ее. Но заморачиваться этим я не стала.

Оказалось, в лаборатории работают сейчас какие-то мальчишки-кружковцы. Тогда, по моей просьбе, Наташа сказала тете Наде (гардеробщице), что придет туда заниматься часов в восемь, и та пообещала дать ей ключ, но не больше, чем на час: в девять она запирает пустую школу.

Я решила остаться в лаборатории до утра – искать разгадку к тайне лысого влюбленного Мережко, которую, если верить Годи, там можно было найти. Тем паче, больших неудобств я там ощутить не должна: Наташа на мои вопросы ответила, что там есть диван и есть телефон. Все, что мне нужно.

Ну, а дальше все шло как по маслу: я двинула на занятия, а к восьми подошла к школе, где меня ждала Наташа. Она взяла ключ, отперла лабораторию и, выждав момент, когда тетя Надя отлучилась на уборку верхних этажей (по совместительству та еще и техничка), выскочила на улицу и провела туда меня.

Я сразу позвонила маме и сказала, что остаюсь ночевать у Инки. Потом позвонила Инке и попросила, чтобы она, если мама позвонит, сказала, что я у нее, но уже сплю. После этого позвонила Виктору (чтобы не беспокоился) и минут десять мы проворковали с ним. Я рассказывала ему, что сильно сегодня устала, что решила пораньше лечь спать, что уже лежу в постели. Потом по его нескромной просьбе подробно описала ночную рубашку, якобы на мне надетую, а так же и ее содержимое, переглядываясь и перемигиваясь с Наташей.

Тщательно обследовать лабораторию я решила ночью, когда тетя Надя уже ляжет баиньки. Хорошо, что тут все изолировано от света, и если включить электричество, это невозможно заметить ни с улицы, ни из коридора. А пока что я устроилась поспать на диванчик («Меня мутит от одного его вида», – призналась Наташа). Она погасила свет, пообещав зайти за мной рано утром, заперла дверь снаружи и пошла отдавать ключ.

А я, свернувшись калачиком, сладко уснула. Обожаю спать на новом месте.

Проснулась я от противного громкого скрежета. Вокруг стояла такая темнотища, что я даже не сразу въехала, открыла я глаза или нет. Потом я сообразила, где нахожусь и тут же похолодела от охватившего меня ужаса. Я поняла, что означает этот скрежет: кто-то пытается взломать дверь.

И вот на этом страшном месте я остановлюсь, потому что очень устала писать. По-моему, я еще не делала в дневнике такой длинной записи, а про то, что было дальше еще писать и писать. Самое жуткое еще впереди. Так что сейчас я ложусь спать, а завтра с утра сразу сяду и продолжу.

Годи озадачил меня странным вопросом:

– Андрей, вы в детстве, когда мороженное ели, любили стаканчиком об асфальт хлопать?

– В детстве это все любят.

– Мне, понимаете ли, трудно судить. Детство я провел в деревне, а там нас мороженным особо не баловали. А вот скажите, если вам мороженное не нравилось, вы стаканчиком хлопали с тем же удовольствием или с меньшим? Или с большим?

Я не нашелся, что ответить, да он и не ждал моего ответа. Вообще сегодня он был как-то по-особому возбужден и суетлив, словно в предвкушении большого приключения. Ни с того, ни с сего начал вдруг объяснять принцип предвидения, употребляя заведомо непонятные мне термины, типа «хроновекторная сумма сил», «точка сборки» или «базовый факт отсутствия»… В конце концов я не выдержал и довольно желчно заявил ему, что его поведение меня раздражает. «Ладно, не горячитесь, юноша, – ответил он, ничуть не обидевшись. – Я вовсе не склонен с вами ссориться. Сегодня вы особенно нужны мне». Эти слова слегка польстили мне, и я уже не мог злиться на него с той же силой.

– Значит, так, – продолжил он. – Ваша задача сегодня крайне проста, но без вас мне не обойтись. Сегодня вы пробудете у меня как можно дольше, и даже, если понадобится, останетесь ночевать. Наступит такой момент, когда я неожиданно потеряю сознание. Тогда вы обязаны будете срочно распахнуть двери кабинета и входные двери. А после – последите за моим телом, чтобы оно покоилось в безопасной и удобной позе. Двери не закрывайте. Вот, собственно, и все.

– Невеликая роль.

– Зато очень ответственная.

– А смысл?

– Покорнейше прошу пока не расспрашивать меня ни о чем, обещаю вам объяснить все в ближайшее время. Скажу только, что делается это на благо последней вашей симпатии.

Господи ты боже мой! Ни слова в простоте. Все чаще испытываю я раздражение в отношении моего необычного товарища. Ну, да нечасто он обращается ко мне с просьбами.

– Хотя, может быть, все и обойдется, – добавил он, – и мне не придется утруждать себя и вас. Но все же будьте наготове.

Мы бодрствовали часов до двух ночи, сидя у камина, попивая кофе с коньяком и играя в шахматы с неизменным моим неуспехом. В ходе игры Годи завел очередную свою космическую байку. На этот раз – о расе разумных человекоподобных практически бессмертных существ, способных в экстремальной ситуации концентрировать свой разум в небольшом объеме, напоминающем семечко растения, и выстреливать его из специального органа на несколько сот метров.

Семечко это имеет тонюсенькие ножки и ползает в поисках плодородной почвы (если сразу не попало на таковую). В подходящем месте оно прорастает, и через два-два с половиной месяца погибшее существо возрождается. «Кстати, – пояснил Годи, – существо-матрица вовсе не обязательно погибает, но если оно ухитряется выкрутиться, оно уже не настаивает на своих правах (таков инстинкт): новый, только что проросший, индивид, считается истинным, старый же становится его рабом.

Годи не успел ответить на мой праздный вопрос, не плодят ли они таким образом рабов специально, так как с ним случилось то, чего мы и ждали (не обошлось): закатив глаза, он обмяк и, уронив кресло, повалился на бок. Я еле успел ухватить его за рукав и изменить направление падения тела, иначе он неминуемо угодил бы головой в камин. На лице его блуждала идиотская улыбка.

Распластав тело на ковре, я, как было велено, кинулся к дверям, распахнул их, сбежал по ступенькам вниз и открыл входную дверь. Темная тень у меня над головой с шелестом вырвалась на улицу в сырую тьму. Я не сразу сообразил, кто это.

3 ноября.