Теперь мне четко понятно, что я обманывала себя, когда писала, что не люблю Виктора. А что же это такое, если день кажется бессмысленным и пустым, когда рядом нет этого человека? Если в принципе не можешь на него сердиться, что бы он не делал. Если слоняешься по пустой квартире, изнывая от безделья, пока вдруг не приходит решение: нужно ехать к нему! (Как будто сразу не было ясно чем все кончится.) И ты едешь; и уже в пути чувствуешь, как с души сходит тяжесть, и мир оскрашивается в разные цвета… Конечно же я люблю его.

А он?

Наверное, если бы я была для него просто девочка, с которой можно переспать, он не тратил бы на меня столько времени; я ведь чувствую, как рад он любой возможности побыть со мной, и не обязательно в постели. Когда я готовилась к вступительным экзаменам, он целыми днями гонял меня по билетам, а по ходу, для наглядности, рассказывал кое-что из собственной, довольно богатой, практики.

Как только я поступила, на кафедре сразу стало известно (уж и не знаю откуда) о том, что он (его тут хорошо знают: во-первых, он тут учился, во-вторых, иногда, как почасовик читает лекции) помогает мне. Раньше это называлось «покровительство».

Я долго хохотала, когда вычитала эту песенку в «Мастере и Маргарите». Все-таки я чувствую себя одновременно и очень счастливой, и очень несчастной. Ну, а что уж чувствует «его превосходительство» – тайна покрытая мраком.

А вообще-то я села за дневник вовсе не для того, чтобы поплакаться, а для того, чтобы рассказать об одной истории, которая на днях с нами приключилась.

Мы встречаемся на квартире его друга. Тот живет один, и с утра до 18.00 у него дома пусто. С двух я учусь. Поэтому единственное возможное время встречь – с утра до двух. Виктор что-то сочиняет на работе, но зато потом задерживается часов до десяти. Странно это, конечно, когда девушка почти ежедневно встречается с мужчиной строго с 9.00 до 13.00, но, в конце концов, ко всему можно привыкнуть. «Секс с утра и до обеда», – определил это как-то Виктор в порыве ернической шутливости, которую я, кстати, не выношу, и добавил, – неплохое название для рок-н-ролла».

И вот однажды, когда мы уже собирались уходить, он наводил порядок в комнате (каждый раз мы переворачиваем все вверх тормашками, даже не знаю, как это выходит), а я – подкрашивалась, он сказал мне:

– Вик, знаешь, вчера у меня был очень занятный клиент.

– Что же в нем особенного?

– История, по-моему, очень похожая на нашу. Школьница и ее учитель. Встречаются уже несколько месяцев. И вдруг – она подает заявление в суд, что он силой склонил ее к сожительству. А ей нет шестнадцати.

Я даже краситься перестала. Это ж, выходит, все было как у нас, а потом что-то изменилось, и она устроила такую подлость… Я спросила:

– Сколько ему светит?

– В самом лучшем случае – от пяти до восьми. Строгача.

– За что, интересно, можно так возненавидеть человека, которого ты еще вчера любила?..

– В заявлении у нее сказано, что он принуждал ее с самого начала, запугивал, потом – шантажировал.

– Ерунда! – сказала я уверенно. – Не захотела бы, ничего бы не было. По себе знаю. Ты должен его защитить. Она – предательница. Прикинь, я бы взяла и подала на тебя в суд. Ты ДОЛЖЕН спасти его. А ее нужно наказать. За подлость.

– Я не уверен на сто процентов в том, что все именно так, как ты это себе представляешь. Но защищать своего клиента мой долг. И мне, пожалуй, удобнее… Нет, не то слово… «Эффективнее», – вот. Я эффективнее буду выполнять свою задачу, если приму за основу твою версию (он иногда достает меня подчеркнутой правильностью своей речи): он – влюбленный взрослый человек, она – легкомысленная обиженная чем-то юная дрянь, которая просто не понимает, какую страшную подлость совершает.

Наверное оттого, что он сам сначала сказал, что это «история очень похожая на нашу», меня неприятно кольнуло выражение «обиженная юная дрянь», и я, как бы защищаясь, предположила:

– А может ее заставили? Родители, например, когда узнали.

– А тебя могли бы заставить?

– Ну, а она, например, очень слабохарактерная.

– Если уж она такая слабая, что ее могли заставить написать подобное заявление, то и к сожительству ее могли принудить на самом деле.

– Это все-таки не одно и то же.

– Точно, – усмехнулся он, и мы замолчали на некоторое время. Я докрасилась и, когда мы уже выходили, спросила:

– Ну и как же ты все-таки поступишь?

– Постараюсь поглубже вникнуть в дело. Буду рад, если твоя точка зрения окажется верной. Тогда мне будет легче работать.

– А как ее звать, эту девушку?

– Наташа. Наташа Одинцова.

– Жалко. Звали бы ее «Люда» или, там, «Зина»…

– Это что-то новое, – опять усмехнулся он, – ты считаешь, что Люды и Зины более склонны к разврату и подлости, нежели Наташи?

– Нет, конечно. Но все-таки…

– Знаешь, что? Я, пожалуй, возьму тебя на процесс. Хочешь?

– По-моему, это довольно противно.

– Твоя будущая работа.

– Это не скоро… Хотя, если учесть, что у них почти, как у нас, мне вообще-то интересно.

– Да? – он с шутливой подозрительно нахмурился, – что-то мне это не очень нравится… – И мы засмеялись вместе. (Не знаю, ясно ли, в чем тут юмор. Но мы-то друг друга с полуслова понимаем. Вышло, будто я тоже собираюсь подать в суд и вот решила набраться опыта.)

Подошли к остановке, с которой я всегда сажусь, когда еду от него в универ. На улице – осень. Тепло и печально. Появился троллейбус, и когда я уже двинулась к нему, Виктор задержал меня на секунду за руку и сказал:

– Я люблю тебя.

– И я тебя, – ответила я.

И это правда.

С Джино мы как-то сразу не полюбили друг друга. В принципе против летучих мышей я ничего не имею. Но ответное чувство вызвала ярко выраженная его неприязнь ко мне. Собственно, не очень-то мне понятно, чем я приглянулся его хозяину. Ведь, несмотря на некоторую свою опереточность, он крайне нелюдим и к особому афишированию своей личности не склонен. Я не мог показаться ему близким по убеждениям человеком, это уж точно. Наверное, нет такой темы, в трактовке которой мы не стояли бы с ним на полярных позициях.

Мою тягу к нему понять легко: он – экстраординарная личность, уникум и оригинал, общение с коим и изучение коего вряд ли могут наскучить. Я же самый банальный человечешко, мастер бессловесных ролей, специалист в никчемном предмете. Однако я часто не без гордости замечал, что Годи как будто даже НУЖДАЕТСЯ в моем обществе.

Что касается Джино, Годи объяснил мне, что летучая мышь, черный кот, ворон и филин – традиционные атрибуты европейского мага. И разъяснил почему: эти животные (и ряд других, в том числе – коты любых других мастей, но – традиция есть традиция) способны служить магу как бы «мониторами». При надобности сознание мага раздваивается и находится одновременно и там, где пребывает он сам, и там, где его двойник-зверушка. Или, если необходимо оперативно управлять телом двойника, переходит в него полностью.

Именно летучая мышь привлекла Павла Игнатовича более всего, во-первых, оттого, что это животное ночное, во вторых, способное летать (но эти качества характерны и для совы), в третьих же (и это самое главное), обладает ультразвуковым слухом и инфракрасным зрением, которые у человека отсутствуют.

Свела же Годи с его будущим перепончатокрылым приятелем слепая случайность. Поначалу он завел себе именно черного кота. Звали того Сидором и служил он хозяину верой и правдой почти год. Был он котом очень талантливым и очень самостоятельным, терпел же тяготу время от времени подчинять свою волю чужой, осознавая в том необходимость: хозяин кормил. Лишь однажды, когда Годи случайно вошел в его сознание в тот момент, когда он занимался соседской серой кошкой, Сидор вознегодовал и, спрыгнув с кошки, оскорбленный бросился куда глаза глядят. Годи потерял его из виду: невероятным напряжением воли кот напрочь блокировал свое сознание от чужого внедрения. Вернулся он так же неожиданно, как и пропал: сам ворвался в разум хозяина – как всегда веселый и жизнерадостный. И об инциденте не вспоминал.