– Дядя Стырь, возьми меня с собой. Мне же куртье шевалье д'Ош приказал с вами быть.

– Мне куртье – не указ. Я так думаю, что тебя все же гнать следует, слишком долго нас объедал… И ты, парень, не всю мелочь сдаешь, когда тебя за чем-либо на базар посылают.

– На рынок, дядя Стырь, по-нашему то… А все же, возьми меня, хочется хоть одним глазком, хоть снаружи на королевский бал посмотреть, дядя Стырь.

Тогда Стырь по солдатской привычке, но на вполне различимом феризе вдруг так ответил мальчишке, как и не на каждом из Парских рынков самые бойкие торговки могли отваживать вороватых мальчишек. Князь даже удивился. И оттого, еще разок поглядев на поникшего Крепа, приказал:

– Ты его все же возьми, Стырь. Видишь же, он в лакейском, будет с тобой на запятках. – Князь подумал миг, решился и уже твердо добавил: – И он впрямь может понадобиться.

В карете, пока ехали, все расселись так неудобно, что даже за сохранность своих нарядов забеспокоились. Особенно Дерпен. Ему очень понравился недлинный восточный халат, в ярких и широких желто-синих полосах, больше смахивающий на руквацкий кафтан, отлично пошитые порты с небольшими изумрудными бантами у колен, тонкие и плотные чулки с чем-то вроде растительного плетеного орнамента, чудные башмаки с длинными носами. Вот только поясной нож, выделанный как местный кинжал, тоже привезенный из посольства, изукрашенный невероятным количеством разным каменьев, иные величиной чуть не с голубиное яйцо, вызывал у него раздражение. Он все время ворчал:

– И как таким, пардон, оружием можно хоть как-то ударить противника в настоящем, а не потешном бою? – Он тоже набрался феризчины, как оказалось.

– Думаю, до настоящего боя не дойдет, – рассеянно отозвался князь.

– Ага, князь, а ведь свой четырехствольник ты все же захватил, – отозвался Дерпен. – Ты бы его получше спрятал, что ли?.. Торчит ведь из подмышки справа, слепой только не увидит.

У князя действительно там был карман, пришитый по его требованию, в который он этот пистолет и сунул, ему-то казалось, что сделал он это довольно удачно, специально же перед зеркалом проверил, но после слов восточника как-то все это иначе показалось… А впрочем, решил князь, от Дерпена никакое оружие не спрячешь, это у него само собой получается, а вот другие-то и не заметят.

– Вообще-то являться на королевский бал вооруженным запрещено, – сказал Густибус.

– Это для них – королевский бал, – отозвался князь, раздосадованный еще и этим замечанием. – А у нас последний шаг в нашем расследовании намечается.

– Последний? – спросил батюшка. Он был облачен в странноватую сутану, вроде тех, что носили высокородные местные церковные иерархи, и все время улыбался, должно быть, потому, что здешние очки оказались не хуже прежних, и он не мог им нарадоваться.

– И к сожалению, единственный из нам еще доступных, – вздохнул князь.

Но больше ничего пояснять не стал, потому что заметил, как заиграли глаза Густибуса, который хотел бы знать больше, но… ничегошеньки, разумеется, от князя не добился, хотя всю дорогу пытался его разговорить. Когда приехали, начались всякие хлопоты по правильному расположению кареты в очереди таких же или даже более роскошных карет, по высаживанию перед парадными дверями, со сниманием шуб, купленных еще в Кебере, которые тут почему-то сразу показались провинциальными, по правильному вступлению во дворец, по разъяснениям, как именно их следует представлять…

Их представил какой-то высокий мажордом, когда они еще только поднимались по широкой лестнице, в ряду таких же как и они, приглашенных, разодетых и блестящих не менее, чем Дерпенов кинжал. Князь спросил Густибуса, не рано ли выкрикнули их имена, на что маг, заметно напряженный, отозвался:

– Рано, разумеется. Но тут уж нередко так случается, они же нас в лицо не знают.

– А поесть чего-либо тут удастся? – спросил Дерпен.

– Насколько я понимаю, – отозвался маг снова, – сначала можно будет съесть чего-нибудь в задних комнатах, но и то, не очень. Застолье обещает быть позднее, к полуночи.

Батюшка ничего не спрашивал. Он вообще, после того, как князь с ним недолго переговорил еще в отеле, сделался кротким, задумчивым, и частенько шевелил губами, читая беззвучные молитвы для себя. Лишь иногда улыбался по-прежнему, поправляя очки.

Огромный зал, в котором уже звучала довольно красивая музыка, наполнялся людьми. Многие из них отходили к стенке, но некоторые, видимо, из самых именитых, оставались в центре, ожидая выхода короля с наследником и принцессой. По их повадкам князь прочитал, что свое место поближе к будущему королевскому следованию через зал, они не уступили бы ни за что в жизни.

К имперцам никто не подходил, да и вообще, как-то мало еще переходили даже самые бойкие из гостей от одной группы к другой, что казалось несколько необычно, ведь эти люди знали друг друга едва ли не лучше, чем членов своей семьи. Князь снова спросил об том Густибуса.

– Разговаривать пока следует поменьше, князь, – ответил маг. – До выхода короля и его приказа отрыть бал следует соблюдать, гм… сдержанность.

И вдруг в дверях, через которые прибывали гости, случилась какая-то суматоха, и маждордом, объявляющий прибывших, вышел вперед чуть не на дюжину шагов, а потом хлопнул своим посохом по полу и провозгласил:

– Его светлость герцог и ее светлость герцогиня Кеберские!

Кебер с супругой и следующим за ними неотлучно хмурым, хотя и разодетым, подобно все остальным, слугой вышли из каких-то других дверей, чем остальные гости. Они на миг остановились, герцогиня улыбалась, ее лицо, еще более широкое и набеленное пудрой, чем князь помнил по памятному ужину в Кебере, выглядело застывшей маской. Герцог напротив, был оживлен, правда по его губам пробегала какая-то странная гримаса, похожая на тик, и князь с удивлением понял, что герцог опять весьма и весьма нетрезв. Даже тут, среди этих людей, перед выходом ко всем гостям короля он умудрился изрядно нагрузиться вином.

Вокруг них тотчас собралась публика, потому что герцог в отсутствии короля, без сомнения, был самым именитым среди гостей. Кебер раскланивался, едва ли не кривляясь, если бы князь заподозрил в нем хоть какое-то наличие юмора, он бы так и подумал, что герцог дразнит всех пританцовываниями с поклонами, не иначе. Зато герцогиня являла собой едва ли не монумент, она и кланялась-то едва-едва, зато, как было видно даже издалека, ревниво следила, чтобы книксены и поклоны всех остальных были и долгими, и глубокими. Все же у нее на голове, в пышной и изрядно сложной прическе поблескивала маленькая герцогская корона, этого, решил князь с усмешкой, у нее было не отнять.

Затем прибыл имперский посол князь Притун род Чумис, и князь опять поразился его умению быть во всем ровным и точным, потому что сразу после него стали входить самые высокопоставленные гости и самая высокородная знать. Среди них была и та матрона, которую князь Диодор уже видел в Палате пэров королевства, по-прежнему блестевшая от неисчислимых бриллиантов так, что она могла показаться, скорее, люстрой, подвешенной к потолку зала, а не живым человеком, если бы была хоть немного больше размерами, и виконт Оприс Тамберсил, и королевский казначей граф Тампа тет Копмус Сасумон, и множество других лиц, к которым князь, как оказалось, незаметно для себя уже присмотрелся, а некоторых даже узнавал.

Потом возле имперцев совсем неожиданно оказался барон Ротшест тет Согбенус, очень изящный, манерный даже чуточку более того, чем он был на ужине в имперском отеле. Раскланявшись, он поинтересовался небрежным тоном:

– Твое дело завершено, князь, как я слышал? – И не дожидаясь ответа, спросил снова: – Вот только деньги, как я слышал, отыскать не удалось, не так ли?

– Собственно, я все еще подумываю, что это возможно, – отозвался князь.

И тут же, снова вполне неожиданно, откуда-то из-за его локтя выступил мсье Кастель Четомысл, который не мог или не захотел упустить разговор князя с бароном-банкиром. Это было понятно, что знал один из них, должен был непременно знать и другой, коммерческие и банкирские обязанности требовали этого неукоснительно. Четомысл изобразил на своем сухом лице удивление, как будто он еще умел чему-то удивляться.