Восточник, тем не менее, читать умел. Быстро пробежал подорожную рысьими глазами, еще разок рассмотрел печати, вернул уже с легким поклоном.

– Следуй по своим делам далее, князь. – Он помолчал, развернул коня, посмотрел на подчиненных… А может, и не подчиненные они ему были. Он мог просто угодить в этот архаровский дозор по приказу, или отслуживая какую-нибудь мелкую провинность – уж очень он рознился от всех долгополых, плохо обученных, пожалуй что и глупых, неучтивых и пьяненьких.

– Все же, я хотел бы знать имя вот того, кто потянулся за саблей.

– Стоит ли, князь? Он поторопился, ввиду трудности службы… – начал было восточник, но Диодор оборвал его.

– Дорога не легче вашей службы, сотник Дерпен. Я не прошу, а требую, чтобы было названо имя этого человека.

Длиннополый нахал уже и не рад был, что потянулся к сабле. Сейчас-то он держал руку подальше от рукояти, даже приподнял ее немного, чтобы князь чего не подумал. И скосил глаза вбок, будто никогда и не видел этих двоих, на трех лошадях, выехавших нежданно на его беду из лесу.

– Если не передумаешь дурь его раздувать, разыщешь меня в Миркве, там и поговорим, – чуть усмехнулся Дерпен и оборотился к архаровцам. – Поехали, что ли…

Те резво развернулись, словно только слова и ждали. Ну что же, решил князь, по-своему сотник прав – выдавать своих, какими бы они ни были, пусть и откровенно малопригодными к государевой службе, не с руки. За таким командиром подчиненные не пойдут, и авторитет его будет ниже травы. Может, князь Диодор и сам бы поступил так на месте Дерпена, вот только… У него не могло быть в сотне ни одного из таких обормотов и дураков.

– Еще вопрос, – крикнул им уже вслед, – до столицы далеко ли?

– По этой дороге, князь, версты четыре осталось, – приостановился Дерпен и вдруг улыбнулся, показав крупные, красивые зубы. – Как раз к вечере успеешь.

И стало понятно, почему восточник Дерпен служил тут, а не где-нибудь еще. Он был крещен Патриаршей церковью, единоверец и князю, и Стырю, и даже… Если так можно было признать, всем этим людям, которые служили под его началом.

Князь кивнул, и они со Стырем поехали дальше. После этой дурацкой стычки ехать почему-то стало легче, уже не так томила дорога, и не холодно казалось. К тому же, архаровец не соврал, версты через две показались первые хаты, потом пошли дворы позажиточнее, а потом, князь и присмотреться не успел, как наступил город.

Мирква, третий мир, после которого четвертому не бывать, столица огромной Империи. Шумный даже на расстоянии, еще при подъезде, не очень чистый, с улицами, заваленными снегом поверх деревянных мостовых, с пятнами конского навоза под копытами, с колоколенками, видными издалека, словно бы светящийся куполами даже в наступивших сумерках, с непонятным запахом, ощутимым после легкого, лесного воздуха, который путники вдыхали до сих пор. Когда же они выехали на странную на таком тракте возвышенность, мигом стало видно все – Заречье, построенное напротив треугольного и древнего краснокирпичного кремля, и не вместившееся в него, широко расплескавшееся дворами и улицами полукружие Белого города, обернутое белой же стеной и упертое в реку, и даже еще дальше, уже более чистое и широкое застенье, с садами и привольными службами на подворьях.

Князь придержал Самвела, который играл, перебирая ногами, требуя, чтобы его поскорее определили в теплое стойло, чтобы обтерли, напоили и насыпали вкусного овса. Но князь все любовался, даже Стырь на него глянул пристально, не понимая, отчего они остановились.

А князь попросту думал, как ему теперь ехать. Можно было и через город, по этим нешироким улицам, мимо церквушек, в которые входили горожане на вечерю, через весь этот гомон и многолюдство, а можно и в обход, мимо белых стен, мимо сторожевых монастырей, по тихим, извилистым дорожкам, где не везде и ходят зимою. В таком снегу, да еще вечером, можно было завязнуть, поэтому князь решил ехать через город.

И как ни мягко вывалилась на них Мирква, все же князь испытал некоторое внутреннее неустройство от всего, что предстало перед ними. Сначала стало больше дворов, обнесенных глухими заборами, потом – всего разом. Людей и повозок, которые направлялись на свой постой после торгового дня, хмельных купцов и каких-то разряженных девок, тоже не всегда трезвых, стрельцов, которые ходили по двое-трое, скоморохов, намазанных красной свеклой и черной сурьмой, плохо одетой, пронырливой черни, нищих перед храмами, юродивых, торговцев разным разносным товаром от сластей и пирожков с рыбой до листков с карикатурами и новостями, возков разных, которые тоже съезжались к церквям, что побогаче, покрасивее видом, молоденьких студиозусов с книжками в руках, среди которых были и восточники в зимних халатах, и степняки с прочими окраинцами, уже с запада, в свитках да высоких, непривычных шапках, немало вооруженной челяди в цветных кафтанах каких-то княжеских дворов, сам Диодор и определить не мог каких именно по долгому своему отсутствию… Все это кипело, бурлило даже, наполняя воздух шумом, нескончаемым гамом то ли голосов человеческих, то ли общим басовитым звуком города, как и все остальное, малознакомым, словно и не бывал князь тут прежде, словно не живал на Миркве сызмальства.

Стырь смотрел, смотрел на все, да и начал:

– Князюшка, надоть бы не через город ехать. Тут же яблоку негде упасть, тут же конь копыто не опустит, чтобы не ступить во что-нибудь… непотребное.

– Молчи, – попросил его князь.

– А ты заметил, какие сабельки эти свитские теперь носят, ровно и не сабля, а так… Шпажонка, которой только капусту шинковать, и то, думаю, на первом кочне согнется.

– Они же не для боя их носят, а для формы.

– И я о том же, князь мой, все тут какое-то… не для жизни и не для пользы. – Стырь вздыхал, почти как его Огл, протяжно и с паром от вечернего морозца. – Ох, и за все это мы там, в горах воевали, жизней не щадили ни своих, ни чужих… Знать бы ране.

– Знаешь теперь, – отозвался князь. – И что же, в бой не пойдешь? Подашься в ватажку лихую?

– Нет, – грустно, словно и впрямь сожалея, ответил Стырь. – Мне несподручно, я к другому привык. Не переделаться уже.

За белыми стенами стражников уже не стало, лишь повозки неторопливо протискивались, да редкие конники проскакивали, пригибая головы, чтобы рассмотреть путь под копытами своих скакунов. Князь пробовал не пригибаться, и не сумел, все же склонился, как и прочие. Таков уж был этот город – и знаешь, что проедешь, а все же поджимаешься, привыкаешь к тесноте и толчее, а потом, чего доброго, еще и отвыкнуть не можешь даже в чистом поле.

Снова пошли дворы знати, не главной, не такой богатой, как в Белом городе, но все же привычно, из поколение в поколение зажиточной, давно забывшей, что такое голод или нестиранная рубаха. Наконец, отыскали крепкие резные ворота, немало поплутав и рассомневавшись до того, что чуть ли не жалели, что не спросили дорогу у долгополых стрельцов, которым полагалось бы знать все дома и их жителей. Но все же князь Диодор нашел, или понадеялся, что нашел. Постучал сильно, кулаком, не спешиваясь.

За воротами сразу принялись гавкать собаки, и кто-то закричал. А князь, помимо прочего, отвык уже от деланной грубости слуг, видимо, приучился к обыденной восточной мягкости, которой в мирных, не боевых условиях и горские племена не чурались. На Стыря это тоже произвело впечатление, он заговорил, не понижая голоса:

– Князь мой, мы тут будем словно бы и не служивые даже, а так… прыщики на всей этой столичной морде.

– Ты думай, что говоришь, Стырь, – бросил ему князь, хотя и понимал, почему слуга так-то высказался.

– Эх, если бы ты меня послушал, – не снижая голоса, продолжал свое Стырь. – Не нужно бы возвращаться, женился бы ты на той горской княжне, зажили бы…

– Кто? – грубо запросили с той стороны ворот.

Князь назвал себя. Ворота не отрывались еще долго, но за путниками следили, и Стырь умолк, не хотел больше высказываться. Да и куда уж больше?