И Дерпен двинулся за ними, странно приседая, и пробуя раскачивать головой, будто она не держалась на его шее. Густибус сделал отчаянно извиняющуюся улыбку, и тоже поволок его. Они шли к выходу, а герцогиня вдруг стала говорить что-то резко и зло. Князь заставил себя слушать, хотя выговор герцогини теперь был совсем незнакомым, с какими-то прищелкиваниями, но фериз князь теперь все же разбирал, еще оставалось в нем эта вот… расширенность сознания:

– Дикари, они и есть… Имперцы! Учтивости не знают, только и умеют, что…

Дальше князь не расслышал, они оказались перед широкой лестницей, ведущей к выходу. Густибус выглядел ошеломленным то ли такой бестактностью князя, то ли его решительностью, то ли словами герцогини, которые он-то уж понял совершенно.

– Все же не следовало так, – пробормотал он.

Тогда князь почти обернулся к нему, и твердо, по-командному, несмотря на внезапную икоту, переспросил:

– А ка-ак? Раз мы здесь ок-казались? – Потом он опомнился, и почти весело сказал батюшке: – Ты, если взялся, тащи теперь меня… в карету – слуги ж вокруг, донесут герцогине. Б-будем соблюдать эт-ту игру.

А потом еще подумал – знать бы только, что же это за игра такая? И зачем она кем-то устроена?

До Парса оставалось едва ли два дня пути, но с похмелья ехали медленно, тащились как на похоронах. Самое удивительное было то, что изрядно пьяным оказался и Стырь. Он едва мог править, и все время подходил к князю, чтобы что-то ему объяснить едва ворочающимся языком.

Зато батюшка был спокоен, и скептически поглядывал на своих спутников, а теперь, когда они оказались в парских землях, можно было бы сказать и компаньонов. Дерпен страдал больше всех. Как бы он ни притворялся перед кеберским герцогом, что пьет из его лохани ту жуткую смесь, которой герцог решил отметить его победу в рукопашной, как бы ни проливал эту бурду на грудь, все же в его желудок, мало пригодный для спиртного, попало, видимо, достаточное количество, чтобы воин был недовольным и всего стыдился. Также трудновато приходилось, конечно, и князю, но его еще вечером своими травами отпоил Густибус, и как показалось Диодору, маг и сам выпил немало настоев из своих пузырьков.

Но по-настоящему лечить следовало бы только Стыря. Тот не только тяготел к неумеренной разговорчивости, но и на козлы взбирался так, что князь всерьез захотел его сменить, и уступил только после того, как Стырь пьяно и неубедительно, но решительно, вздумал этого не допустить. То есть, было проще уступить ему и понадеяться на удачу, чем спорить.

Удачи хватило не надолго, не успели они проехать и десяток миль, как Стырь, пьяной рукой направил дормез прямиком на одну из каменных тумб, которыми тут вдоль дорог что-то обозначали – то ли расстояния, то ли бывшие некогда границы между королевствами. Впрочем, отмечать границы тут, по мнению князя, было глупо, они так часто менялись во всех прежних войнах и из-за нынешней частной политики, браков и обмена территориями, что уж всяко срывать и переставлять эти тумбы приходилось бы местному люду постоянно… Если бы этим было кому заниматься, и за правильностью этих разметок следить.

Поломка оказалась незначительной, только добрались до ближайшего городка, как уже к обеду экипаж был снова готов в путешествию. Но одна особенность князя заинтересовала. Когда они сидели в таверне, пережидая ремонт, к ним очень уж учтиво стал подкатывать хозяин заведения. Он и так, и эдак пытался выказать свое почтение, настолько, что даже пришлось его спросить – мол, откуда он знает, кто они и что будут тут проезжать? Ведь теперь издали их невозможно было отличить от местной публики, ну, почти невозможно… И у них был Густибус, был даже батюшка, который мало чем отличался от местных монахов, и все тот же Стырь, не снимающий свою новую накидку… На что простодушный, румяный хозяин весело отозвался:

– Так мне сказали, чтоб я…

И лишь тогда что-то свое сообразил, осекся и исчез в кухне, причем всю компанию стала обслуживать почти такая же румяная служанка, а может, и не служанка, а дочь хозяина, уж очень на него лицом была похожа. Когда же князь решил продолжить этот разговор, поразмыслив, что все это обстоит довольно странно, то выяснилось, что хозяина нет и не будет до вечера.

Тронулись в путь. Князь не мог не задуматься об этом, и у ближайшей переправы через крохотный, по меркам Империи, ручей, через который и мост не следовало ставить, но который тут все же поставили, да еще и с вооруженной охраной, чтобы сдирать местный налог, Диодор стал расспрашивать сержанта. Парень оказался бравый, по всему видно, что старослужащий, а значит, неразговорчивый и внимательный. Но и он все же не устоял перед полупистом, странной монетой в пять ливров, что по словам Густибуса, было едва ли не больше, чем этот сержант получал за неделю.

– Все просто, господин, – хмуро и осторожно, чтобы не заметили подчиненные, проговорил стражник. – Еще утром тут был гонец, который про вас изрядно нарассказал.

– Что он мог рассказывать, если мы тут еще не проезжали? – князь все же решился говорить на феризе, потому что маг, который стоял рядом, мог не понять важности разговора, и неправильно его перетолковать.

– И я ничего почти в том не понял, – ответил сержант. – Только ты уж, принц, помалкивай, что я тебе о том сказал. Мне было велено только расспрашивать тебя, или кого-нибудь из ваших. Но не подавать виду, что я вас тут поджидаю.

Поехали дальше, князь уже почти все понял. Теперь за ними следили, и слежка за ними была такой плотной, что их не только преследовали, выясняя, возможно, у каждого хозяина в таверне, где они ненароком задержались или отобедали, о чем говорили странные путешественники, но и обгоняли, чтобы обратить внимание всех стражников и прочего придорожного служивого и торгового люда, что к их разговорам следует прислушиваться.

Против этого оказывалось то обстоятельство, что ни один из местных не мог хорошо знать рукву и был не способен передать их переговоры между собой. Но в пользу этой версии говорило то, что предупреждать этих самых сержантов или трактирщтков без последующего их опроса, то есть, следуя за их дормезом, было бы глупо. Даже если бы их слова кто-то и понял, они бы не достигли того… кто все это наблюдение устроил.

Покачиваясь на неровностях дороги в отремонтированном дормезе, князь предупредил всех, чтобы теперь держали ушки на макушке, разумеется, поговорив и со Стырем. Тот лишь пьяно покивал в ответ и предложил снова нанять тут платных возчиков, уже до самого Парса. Князь посмотрел на него, и отказался, ответив, что это будет ему уроком.

Новость путешественники восприняли спокойно, маг лишь кивнул, соглашаясь, что это возможно, и отозвался так:

– Однако, отвык я от этого.

– От чего именно? – спросил его батюшка.

– Культура, – туманно отозвался Густибус и неожиданно выругался так, что даже князь подивился, он и от Стыря не слышал таких-то замысловатостей.

Тогда Дерпен повернулся к князю и, пробуя собрать глаза в осмысленный взгляд, заметил:

– Знаешь, кна… князь Диодор, я тож-же заметил… Почувствовал. Только думал, что мнится мне. Ан нет, не мнится, ока… Оказалось.

– Ты спи лучше, – посоветовал ему князь. – С теми, кого послали приглядывать за нами, мы уж сами как-нибудь управимся, если потребуется.

– А зачем управляться? – спросил тогда отец Иона.

Князь ему улыбнулся успокаивающе.

– Не знаю пока, мы ничего не можем с этим поделать… Теперь у меня нет уверенности, что эта слежка установлена после Кебера. Может, и раньше была, только мы ее не заметили.

– Верно, – согласился Дерпен, по-прежнему пробуя выглядеть трезвее, чем он был. – Теперь… и-эх… Добраться бы скорее до Парсы.

– До Парса, – поправил его маг. – Ваша восточная Парса… – он подумал, прежде чем продолжить. – Отсюда, должно быть, за полторы тыщи лье находится… Что в верстах…

Дальше он говорить не мог, и убедившись в этом еще раз, уснул, как и Дерпен.