Даже следить за тем, что там, где-то в двадцати шагах сбоку от него происходит, было трудно, не говоря уж о том, чтобы переместиться туда же… Происходило там что-то непонятное. Кажется, кто-то очень высоко пролетел по воздуху, чуть ли не как птица, еще кто-то визжал, не переставая, и кажется, уже давно, прерывая визг хриплыми вдохами… Хотя еще миг назад князь мог бы поклясться, что этого голоса не слышал. Кто-то ухал, как сова, вероятно, пробуя пустить в ход что-то невероятно тяжелое, может, топор…
И все же, князь каким-то непонятным чувством, даже не зрением, вдруг понял, что в окне, откуда стрелял Стырь, появился Густибус, он широко размахиваясь куда-то вдаль, в глубину двора что-то кидал. Там слабо вспыхивали и тут же пропадали сине-рыжие сполохи – раз, другой, третий… В кого они попадали, что они совершали, какой урон наносили врагу, князь видеть не мог. Но потом снова начал стрелять батюшка, и странное дело – эти выстрелы вдруг прозвучали так осторожно, так вкрадчиво, будто и не выстрелами были из князевой же четырехстволки, а каким-то хлопком, будто кто-то собирался к себе внимание привлечь, но так и не решился сделать это по-настоящему. Князь помимо воли понял, что едва ли не смеется над батюшкой за такую его… умеренность.
А потом стало ясно, что перед князем остался только один из врагов. Он почти не заметил, как рубанул одному по руке, причем крепко рубанул, хотя и не отсек ее полностью, а второго, зазевавшегося погнутого пробил-таки отмашкой снизу, той задней верхней третью клинка, которую по давнему кавалерийскому обычаю тоже затачивал. Отмашка эта получилась не вполне, но все же мускулы противника где-то вверху его неумеренно выставленной ноги зацепила, князь даже рукоятью почувствовал, как самый кончик сабли задел, кажется, кость, твердую и неподатливую, как выдержанное дерево.
Но возвращал клинок Диодор слишком долго, даже в этой темноте, последний из его противников, самый точный и умелый, ударил-таки, едва ли не от плеча, чтобы получилось посильнее, едва ли не со скачком вперед, чтобы наверняка… Вот только князь успел согнуться и уйти вправо, а потом развернулся на месте, едва не зацепив набирающим скорость и силу кинжалом стену оказавшегося чрезмерно близко дома, и всадил так, как мясник режет мясо, всей тяжестью, в брюшину незадачливого тыкальщика… Крови в нем оказалось столько, что она попала на лицо князя, на его грудь, но самое скверное было то, что ее очень много оказалось на рукояти его сабли.
Князь попробовал выдернуть кинжал, но он засел так глубоко, что они стояли с противником несколько долгих мгновений, раскачиваясь, и этими своими рывками князь удерживал его на ногах. Тогда, бросив кинжал, князь развернулся с одной саблей в сторону двора. Он подумал, если бы кто-нибудь из врагов оказался перед ним, его песенка на этом свете была бы спета, пока он тут вместо боя борьбу какую-то затеял… Без сомнения, такую возможность не упустил бы, кажется, и безногий однорукий калека, причем он не сумел бы ему помешать, потому что был блокирован медленно валившимся на него, уже умирающим врагом.
Он все же осмотрелся. Дерпен был впереди, Стырь пробовал подняться с колена, упираясь в землю своей саблей, словно костылем. Мерцание, которое разлилось во дворе от магических колб, бесполезно сникло куда-то, исчезло, словно его и не было никогда. Батюшка чуть опасливо, выставив вперед князев пистолет, переступал неширокими шагами в темноту, в которой, кажется, ни черта не видел.
Где-то в доме отчаянно голосили служанки, и еще кто-то отрывисто плакал, словно бы выплевывал из себя эти всхлипы. В окне, высунувшись чуть не до половины, висел посыльный мальчишка Креп, у него в руках тоже было что-то блестящее, но князя это не заинтересовало. Дерпен еще бился, еще звенел саблей против трех противников, каждый из которых, судя по неуверенным жестам, тоже был подранен, но они-то сражались, а князь – осматривался…
Диодор оказался у плеча Дерпена несколькими скачками, вот только удивился, когда понял, что левая его рука не вполне действует, видно, отбил ее своим выпадом с кинжалом в кулаке, что-то растянул или даже подвывихнул, в общем, необходимую верность и ловкость в ней утратил. А еще, почему-то, в его сапоге хлюпало, очень неприятно хлюпало. Он на миг опустил глаза, на его правом бедре темнело отвратительное кровавое пятно, ткань была разодрана, но кожа тоже не белела, она сочилась кровью, которая стекала, как раз… в сапог. И когда они успели его ранить? Плохо это было, плохо оказалось и то, что он не заметил раны. Такие вот отчаянные и зажатые нервным напряжением дураки долго не живут, их убивают даже не очень умелые противники.
Один из тех, с кем бился Дерпен, принял атаку князя, но едва они успели обменяться парой ударов-выпадов, как восточник вдруг подскочил, ногой в грудь сбил одного из двоих своих оставшихся противников. Тот покатился назад с красотой неописуемой, через плечи и голову. И подняться ему после такого удара было уже трудно, впрочем, он был и до того измотан, его-то как раз винить в неловкости было бы грешно… Последний из тех, кто стоял против Дерпена развернулся и во всю оставшуюся в нем прыть побежал к воротам.
Противник князя покрутил головой, понял, что остался в одиночестве, и тоже бросился бежать… А Дерпен трудно, едва ли не с мукой в каждом мельчайшем движении выпрямился, постоял, и вдруг во весь рост, даже не согнувшись, как деревянный, рухнул на брусчатку лицом. Как будто не он только что, всего-то считанные мгновения назад в прыжке сбил с ног одного из нападавших…
Князь уже присел около него. А рядом оказался верный Стырь, он тяжело дышал, по лбу у нег текло столько крови, что ею можно было красить забор, но сквозь эту кровавую маску глаза слуги горели восторгом победы. И он же первым догадался крикнуть:
– Батюшка, маг… Густибус, сюда! Что-то с господином нашим восточником тут… – Все же дыхание он еще не восстановил.
Батюшка оказался рядом, едва князь поднял голову, чтобы присоединиться к воплю Стыря.
– Вижу, вижу, сейчас… – Он уже ощупывал Дерпена, и при том хмурился. Не поднимая головы, добавил: – Ты бы, Стырь, умылся, неровен час, кровь в глаза попадет, от этого же слепнут, ты знаешь?.. Когда она сворачивается там – ни один хирург помочь не в силах…
– Это меня, князюшка мой, кто-то по башке перетянул, – едва ли не хвастливо сказал Стырь, не обращая на слова батюшки внимания. – Но у них же и шпаги не острые, или меня рапирой достали…
– Иди, все же, умойся, – строго приказал князь. – Слыхал, что отец Иона сказал? Мне слепой слуга не нужен.
– Да как же умываться-то, когда их всех обойти и осмотреть надо, вдруг кто еще не понял, что побежден?..
Князь со Стырем осмотрели двор отеля. Это было действительно – зрелище. Раненных почти не было, то есть, кто-то еще ворочался, но так трудно, так медленно и с такой болью, что князю стало ясно – долго эти ребята не проживут. Холодное оружие вообще оставляет мало шансов на то, что тот, кого им от души угостили, выживет все же. Даже и настоящий доктор, хирург, каким бы искусным не был, мало что мог сделать после настоящей рубки.
И было врагов много, пожалуй, что поболе дюжины… Тел, распростертых на земле. И это при том, что не всех, должно быть, было видно. Их уже обходил конюх, за ним, опасливо подбирая юбки, следовала мейстерина. По лицу ее можно было прочитать, что о таком безобразии, устроенном ее имперскими постояльцами, она даже не подозревала прежде. Зато по всему было видно, что с ней и служанками, которые еще не решались выйти из дома и жались у освещенных изнутри дверей, ничего страшнее сырости от дождя не произошло. И на том спасибо, подумал князь.
Густибус как-то незаметно тоже тут же оказался, в руках у него был неширокий, но глубокий тазик, в котором плескалась вода, он осторожно промывал раны Дерпена. Стырь сам, опираясь на свою саблю, черпал эту воду и пробовал умыться, как ему приказал батюшка Иона, хотя получалось, что он только размазывает кровь по всей своей роже.
