– И все же воровство совершилось, государь, и удалось, к сожалению.
– Это печально, – коротко отозвался король. Он определенно начинал думать, что и эта встреча с имперцами, и сам разговор были лишними, и можно было бы без этого обойтись.
– Кто более всего пострадает от этого воровства?
– Люди. Мы вынуждены будем исполнить обязательства, данные не мной, а это значит… Откуп, очень невыгодные режимы торговых или банковских операций, отставание в вооружении и в государственной организованности. И все же… Да, более всего пострадают наши обыватели, наши несчастные люди, которые вынуждены будут раскошелиться, чтобы воровство хоть как-то загладить. Разумеется, мой двор тоже пострадает, но… наши потери будет легче перенести, примерно, как в обычной проигранной войне, не более того. Как известно, короли от этого не умирают.
А вот люди, пожалуй, что и умирают, подумал Диодор. Но вслух решил эту тему больше не обсуждать. Тем более, что пора было, кажется, задавать тот вопрос, который он с самого начала полагал главным, ради которого эта аудиенция и была устроена:
– Государь, не было ли у тебя каких-то странностей, плохих снов, необычных страхов?
– Не понимаю, что ты имеешь в разумении, князь?
– Если допустить, что некто прикидывался тобой, принимал твой облик в силу магических способностей… По некоторым мнениям, это не может не сказываться тем или иным образом на тех, чей облик оборотень принимает. Поэтому еще раз спрашиваю…
– Не нужно, я понял. – Король снова побарабанил пальцами, глядя на свечу. Только бы он ответил честно, Диодор даже зубы сжал от этого желания. – Я действительно последнее время чувствую себя… не так, как хотел бы того, князь. Неуверенно себя чувствую. Иногда мучают и плохие сны… Вот страхов, пожалуй, у меня не было, я не очень-то боюсь того, что не может мне повредить. – Лишь проговорив это, король Фалемот осознал, что высказался-то он неправдиво. – Нет, должен признать, князь, что ночные кошмары случаются. Но не больше, чем со всеми остальными смертными, подверженными этой и прочим сходным напастям.
– Что-нибудь определенное при этом происходит? – спросил князь. – Например, какой-либо повторяющийся сон, или чья-то знакомая личина во сне?
– Нет, ничего памятного, – король опять грустно усмехнулся, – во сне не происходит. Даже наоборот, я вспоминаю, что мне снилось что-то неприятное, но при этом, как правило, высыпаюсь хорошо… – Он вдруг чуть отвернулся, тени под глазницами у него стали заметнее. – Обычно-то я сплю не весьма крепко, бывает, что по целым ночам ворочаюсь в постели.
– Последний вопрос, государь, – князь Диодор опять не вполне знал, как спросить о том, что он хотел знать, каким тоном, какие слова следует выбрать, и как их выстроить. – Ты даешь мне право проводить расследование до конца, до полного выявления этого действительно крупного и разветвленного заговора против Парса? Даже если окажется, что в него вовлечены приближенные к тебе люди?
Король задумался уже всерьез, со стороны могло показаться, что он даже не услышал князя.
– Это условие мне не нравится, – очень тихо проговорил он, Диодор его едва расслышал, – при других бы обстоятельствах… Но придется, князь, согласиться на это твое требование. Увы, – вздохнул он напоследок.
Остаток разговора прошел в выяснениях, как через Атенома, якобы, по посольским каналам, король будет получать доклады о ходе расследования. Причем, куртье выяснял это тоном напористым, всем – и голосом, и позой, и чрезвычайно пышными фразами – демонстрируя вассальную верность государю, а король соглашался вяло, то ли из-за усталости, то ли ему это было на самом деле малоинтересно. Он бы, кажется, вообще не получал никаких подобных докладов, или переложил все на плечи Оприса Тамберсила.
Назад имперцев повела все та же служанка, она оставалась в своем плащике, который и не подумала снять, словно бы от того, узнает ее при случае князь или нет, хоть что-то зависело. Их плащи за время, пока они разговаривали наверху, сделались как жесткая кора деревьев, и вовсе не напоминали мягкую и совсем недешевую ткань. Но делать нечего, одеваться пришлось, и когда они вышли из дворца, стало ясно, что дождь не стал реже.
По дороге Атеном принялся восхищаться простотой и рассудительностью короля, пока Диодор на него не зашипел:
– Ты говоришь, куртье, слишком громко для этих улиц.
– Полагаешь, могут подслушать?
Все же Атеном был не слишком умен. А может, подумал князь, князь Притун специально нашел себе такого вот исполнителя… И все же Атеном на время умолк. Но лишь до тех пор, пока не вздумал рассуждать о том, что теперь ему бы неплохо дойти до шат-о'Рукваци, чтобы доложить обо всем своему прямому начальнику. На что Дерпен, уразумев о чем идет речь, нехотя пробурчал:
– Может и зря мы обратно той же дорогой пошли. Как думаешь, князь?
Диодор еще раньше заметил, что восточник стал беспокойным, и вытирает ладони о камзол под плащом, чтобы они оставались сухими. А когда ушли с относительно освещенных улиц, он и вовсе освободил рукоять сабли и кинжала. Они у него по кавалерийской привычке были прихвачены кожаной петелькой, чтобы случайно, допустим, во время джигитовки, не вылетали из ножен.
Глядя на эти однозначные приготовления, и князь незаметно, под плащом вытащил свой маленький, четырехствольный пистолетик. Вот только порох мог намокнуть от всех этих непогод. Да и кремни, если дойдет до пальбы, Стырь мог оставить прежние, с дневных своих упражнений, из экономии, хотя чего уж теперь-то?..
Еще князь, конечно, убедился, что может выдернуть шпагу из ножен и из-под плаща одним движением, и стал внимательнее всматриваться в темень у домов, где ни одно окно, конечно, уже не светилось.
Молчания Атенома хватило ненадолго, он снова, ничего не подозревая и ничего не заметив, принялся тихонько на этот раз, но не менее многозначительно восхищаться тем, как он сам разговаривал с королем…
А потом три фигуры выскочили из тьмы какого-то уже полудеренского проулка, и в слабом мглистом свете, который тут даже под дождем откуда-то находил себе дорогу, блеснули три клинка. Вернее, четыре, выдернув шпагу, князь еще не перевел ее в положение так называемой «изящной» манеры для боя, а уже понял, что краем глаза видел и четвертый клинок, у кого-то из нападавших во второй руке была или леворучная дага, или фехтовальный кинжальчик, или простой засапожный нож. А может, и не простой, успел подумать князь, а с захватом против шпаги противника, от которого не успеешь освободиться, как получишь три-четыре дюйма клинка в живот… Странно, несмотря на происходящее, он еще размышлял при этом, и даже точнее и внимательнее, чем обычно. Еще он, конечно, чуть не до рези в глазах, всматривался в фигуры напастников, но разбирал мало, помимо тьмы, их еще изрядно скрывали темные шарфы на лицах.
Дерпен отреагировал тоже весьма быстро, он оттолкнул Атенома за себя, и лишь тогда, кажется, обернулся. Сзади он увидел что-то, что его не порадовало. Князь тоже тогда обернулся, и вовремя, четверо других бойцов закрыли возможность к отступлению, причем каким-то невероятным образом Диодор заметил, что у одного из этих, сзади, была валлона, очень длинная рапира, приспособленная только для тычка, только для одного удара. Владение ею, тем не менее, означало, что боец им попался не худой, потому что нанести этот удар довольно гибким и малопредсказуемым по мнению князя, клинком, а потом еще и выдернуть ее и снова вступать в схватку – это свидетельствовало о много. Поэтому именно в парня с этой рапирой он и выстрелил в первого.
Выстрел прозвучал на удивление негромко, или за шумом дождя по крышам и мостовой звуки как-то особенно скрадывались. Но он осветил вспышкой и эту улочку, и эти фигуры. Впрочем, князь снова увидел лишь отброшенные назад, за плечи плащи и темные повязки на лицах.
В того, в кого он целил, князь определенно попал, и сам нападающий согнулся, несильно, но руки его оказались прижаты к груди, в бою он участвовать более не мог. Его даже попробовал подхватить кто-то из этой четверки, но другой, чуть более рослый и агрессивный, прорычал что-то на таком местном наречии, что у князя осталась уверенность – это была не парская разновидность фериза. Вот в этого высокого он попробовал выстрелить из второго ствола. Именно, что попробовал… Потому что кремень звякнул о промокшую «терку», – так называлась дощечка с насечкой для высекания искр, – но выстрела не получилось.
