– Да ты что? – от испуга голос Алены обрел твердость, да и вся она вмиг пришла в себя. – И думать не моги отложить! Завтра уже последний день, завтра будет не до этого! Нет, только нынче. Я обещала Катюшке!

– Ну, пошли, коли обещала, – хмуро промолвил Ленька. – Сейчас, думаю, самое время тебе появиться. Пошли, дай руку – я поддержу. Да не бойся, нас из окошек не видно. Ох уж эта Катерина Ивановна! Сама во грехе и других во грех вовлекает!

Он что-то бубнил, бубнил себе под нос, но Алена не сомневалась (она ведь знала Леньку как саму себя!), что сейчас у него на языке вертится лишь один вопрос: «Кто такой Егорушка?»

Конечно, она никогда не сможет ответить. Утешало только то, что Ленька и не спросит никогда.

В сенях играла с кошкою стряпуха Агаша. Увидев внезапно появившуюся на пороге барыню, сорвалась с места, осенила себя крестным знамением, разинула было рот: поднять крик, да Ленька приобнял ее, шутливо ткнул локотком – Агаша и сомлела в его внезапных объятиях, о коих давно и безуспешно грезила.

«Ну и ну! – повела бровью Алена, входя в светелку. – Ох, Ленечка, что бы я без тебя делала!»

Она приостановилась, мысленно надевая личину удивления. Катюшкиного возка у крыльца нет, значит, она должна прежде всего удивиться, внезапно застав здесь подругу. Все остальное – потом.

Можно было не стараться! Даже приклей, даже приколоти она себе гвоздями десяток личин с десятком разнообразнейших выражений, все они слетели бы, как шелуха с луковки, оставив только выражение изумления. Ибо так, как сейчас, Алена не изумлялась никогда в жизни.

В кабинете, в котором всегда царил образцовый порядок, чудилось, пронесся ураган, самым причудливым образом нагромоздив на полу горы книг, разметав рукописи, раскидав заботливо хранимые модельки пушек всех времен и народов!

Впрочем, нет. Никакого разгрома. Горы толстенных книг сложены стопою – изображают крепостные стены. А пушки – артиллерию осажденной крепости. Здесь разыгрывается жаркая баталия! Гарнизон представлен был Катюшкою в полном боевом вооружении: пышные груди обнажены, да и на всем теле нитки нет. Только на ногах обуты ботфорты с поднятыми отворотами, которые, впрочем, не высоки, и даже не достигают бедер, опутанных – ей-богу! – цепями, на которых висит немаленький замок, прикрывающий главную сокровищницу «осажденных».

– Ба-бах! – звонко выкрикнула Катюшка, хватая в обе горсти еще стоящие на «стенах» пушечки и швыряя их вперед. – Ба-бах!!!

– Fehlschuss! Ура! Промах! – в один голос взревела армия осаждающих.

Понятно, почему – в один. Всю армию единолично являл собою Фриц, одетый… вернее, обутый в такие же ботфорты. Впрочем, на нем была еще треугольная шляпа. Он шел с оружием наперевес… Оружие производило большое впечатление! Алена очень кстати вспомнила, что это место мужики частенько называют прикладом, – и едва сдержала смех: до чего же метко сказано!

– Сдаваться! Даваться! Отдаваться! – закричали «осаждающие», грозно потрясая «прикладом».

«Осажденные» упали на колени.

– Смилуйтесь над нами, храбрые рыцари! – жалобно закричали они (тоже, разумеется, в один голос). – Мы готовы сдаться… или отдаться, как пожелаете! Но мы изнемогаем от голода и жажды! Нас надо напоить, накормить – а потом мы с радостью откроем ворота крепости доблестным победителям!

– Извольте! – милостиво согласились «храбрые рыцари».

Алена отшатнулась за порог, опасаясь, что Фриц обернется к поставцу за водкою и заметит ее. Конечно, можно было уже показываться – усомниться в измене Фрица не мог бы и невинный младенец! – однако ее разбирало любопытство: чем же закончится баталия, – а потому она не хотела быть замеченной раньше времени.

Oднако в делах воинских Алена оказалась вовсе несведуща. Оказывается, силы осажденных подкрепляли не хлебом и водой, и даже не вином и водкою, а – ну, Катюшка! ну, выдумщица! – тем же самым «прикладом»! Алена глазам не поверила, когда Катюшка подползла к Фрицу на коленях, облизнула свои хорошенькие губки, приоткрыла их – и принялась насыщаться с таким пылом, словно собиралась лишить «осаждающих» их главного оружия. Но «храбрые рыцари» были тоже не лыком шиты! Мгновенно постигнув коварные замыслы «осажденных», они опрокинули хитрый гарнизон на спину и ворвались в ворота таким решительным боевым маршем, что не прошло и минуты, как победители и побежденные вцепились друг в друга и огласили округу торжествующими стонами.

Алена великодушно выждала, пока они затихнут, и только тогда ступила наконец на поле боя.

Cколько ни повторяла она про себя подробности своего поведения, все это вылетело из головы. Алена пыталась придать лицу выражение, которое некогда, в схожую минуту, было у Катюшки, но стоило вспомнить ее вытаращенные глаза и беззвучно открывающийся рот, как в ее собственный рот тут же попала смешинка. Засела она так прочно, что Алена испугалась, как бы всего дела не испортить, и решила особо не изощряться: все равно в лицедействе ей никогда не сравниться с Катюшкою.

Поэтому она просто стала – руки в боки, с ледяным видом – и принялась ждать, пока преступные любовники не соизволят обратить на нее внимание.

Разумеется, первой заприметила Алену Катюшка, и на личике ее появилась сердитая гримаска. Она даже брови люто свела, искривила рот, глаза ее метнули искры… Алена чуть заметно развела руками, показывая, что и рада бы надеть этакую устрашающую личину, да ей невмочь. Катюшка разочарованно закатила глаза, показывая, что придется исходить из того, что есть, – и взвизгнула так, что Фриц, вроде бы даже вздремнувший на лоне осажденной крепости, подскочил на четвереньки и уставился на Алену с диким видом. Пожалуй, такой вид имели бы какие-нибудь осаждающие, если бы, к примеру, их собственные пушки вдруг повернулись и принялись бить по своим, а мертвые ожили – и тоже вступили в бой против победителей. Похоже было, что с появлением Катюшхен Фриц начисто забыл о существовании какой-то там Ленхен и сейчас ощущал себя поистине низвергнутым с небес на землю.

Путаясь в ботфортах, он выудил откуда-то из-под развалин крепости свои смятые кюлоты и, сочтя, видимо, что одеваться – это слишком долго, обернулся ими вокруг чресел, для надежности завязав штанины узлом. После этого он выпрямился и беспомощно уставился на Алену.

И опять она с превеликим трудом смогла сдержать смех. Таким ей ни разу не приходилось видеть своего недолгого и немилого любовника! Никакие неловкость, конфузливость, стыд, растерянность не могли скрыть выражения счастья, против воли так и вспыхивающего на его лице. Этим счастьем лучились его водянистые глаза, встопорщенные белобрысые волосы, круто вырубленные черты, тонкогубый рот. Об этом счастье кричало все его тело, и Алена впервые за последние недели вздохнула с облегчением. Совесть не переставала мучить ее с той самой минуты, как она вновь пошла на поводу у Катюшки и согласилась участвовать в комедии, где Фрицу опять-таки досталась роль полного идиота. И вот оказалось, что никакой другой участи доблестный представитель рода фон Принцев себе и не желал!

Ну и слава богу. Стало быть, все ко благу. Теперь Аленино дело – как-нибудь уж довести до конца ее собственную роль, а потом позаботиться, чтобы у Катюшки было впрок достаточно хитрых зелий, превращающих сонного мерина Фрица в племенного жеребца. Надо надеяться, в Саксонию-то бухарцы не привозят дыни?

О господи, что-то она отвлеклась. Надо надеяться, Фриц прочтет на ее лице что угодно, кроме огромного облегчения! Алена быстро прикрыла глаза руками и, кажется, вовремя, потому что Фриц тотчас жалобно проблеял:

– Не плачить, Ленхен… Ах, мой милый Ленхен!

Черт бы побрал эту немецкую чувствительность! Ей-богу, он сейчас кинется ее утешать, осушать ей слезы! А их и в помине нет.

Алена сделала вид, будто вытирает глаза, и воззрилась на Фрица со всей возможной злобою: