— А что это за пятно? — спросил Свен, показав на следы крови в том месте, где упал убитый зверь.

— Хочешь верь, хочешь нет, но у меня вдруг пошла носом кровь, да такой она хлынула струёй, что я еле ее унял.

— А эта куча листьев откуда взялась? — продолжал Свен, указывая на ворох листьев, под которыми была спрятана туша косули;

— Ну, раз уж ты ее заметил, — с плутоватой улыбкой ответил Ивер, — делать нечего, придется покаяться. Ты угадал — я застрелил маленького козленочка. Мой грех, не стану отпираться.

Свен подошел к куче листьев и поворошил ее прикладом своего ружья — показались ветвистые рога. Ивер понял, что дольше хитрить бесполезно. Он набрался храбрости и воскликнул тоном, в котором не осталось и следа былой униженности:

— Да! Я застрелил косулю! Но с чего ты взъелся на меня, Свен! Ты мой зять и не хуже меня знаешь, каково приходится бедняку вроде меня. Я должен как могу добывать себе пропитание. Мне нечего есть.

— Сам виноват, — горячо возразил Свен. — Если бы ты занялся делом, к которому я приспособил тебя накануне майского дня3, тебя взяли бы егерем в Юнгсховед и были бы у тебя теперь и кров и пища. Но ты сбежал и отправился скитаться неведомо где со всяким сбродом.

— Правда твоя, — подтвердил Ивер уже более серьезным тоном, — но ты должен простить меня, Свен. Ах, дорогой мой зять, ты представить себе не можешь, что творится со мною каждый год, как только в воздухе запахнет весной. Едва проглянет солнце и запоет жаворонок, я бы так и полетел, как птица. Не сидится мне на месте, меня тянет в дорогу следом за такими же бродягами, как я. Так было с малолетства и, видно, будет до той поры, пока ноги не откажут меня носить. Да что об этом толковать! Ты сделан из другого теста, ты честнее и лучше меня. Позволь же мне забрать убитую косулю, чтобы я мог наесться досыта, а сам ступай к своим друзьям. У каждого из нас своя дорога, Свен. Тебе выпал сегодня хлопотливый день — ты ведь главный загонщик ее величества королевы. И его милости благородного рыцаря Кербица, — добавил Ивер с насмешливой улыбкой.

— Откуда ты знаешь рыцаря Кербица?

— Как же мне его не знать, когда мы с ним брели по одной дороге в ту пору, когда он явился сюда из Саксонии без гроша в кармане.

— Откуда ты знаешь, что он был без гроша?

— Как же мне этого не знать, когда я сам взял у него несколько последних скиллингов.

— Ты украл их, Ивер?

— Украл, Свен! Цыгане, среди которых я долго жил, не обучили меня другому ремеслу. Украл, потому что мне нужны были деньги, а еще потому, что такой у меня нрав. Не хмурься, с тех пор как ты просил меня отстать от этой дурной привычки, я ни разу больше не согрешил. Ну, а теперь, раз я тебе во всем признался, пора мне взять мое ружье, а то еще оно, чего доброго, заржавеет в дупле. — С этими словами Ивер извлек свое ружье из тайника. — Черт возьми! Дай же мне руку, Свен! Здесь нас никто не видит, и никто не узнает, что ты считаешь своим другом такого ничтожного и лишенного чести человека, как я.

Свен протянул Иверу руку, тот пожал ее, повернулся, быстро зашагал прочь и скрылся в лесной чаще, а Свен двинулся в другую сторону, туда, откуда доносился шум охоты.

Между тем как раз в ту минуту, когда загонщики приблизились к опушке леса, где их ждали стрелки, па лесной тропинке показался дикий кабан. А на опушке был разостлан большой темно-зеленый ковер, и на нем поставлены три походных стула для королевы и двух ее спутников — рыцаря Кербица и драгунского капитана Кая Люкке.

Едва кабан показался на тропинке, вокруг засвистели пули. Но ни одна не настигла зверя; во всяком случае, он продолжал своп бег.

Увидев, что кабан здрав и невредим, королева быстро поманила к себе конюшего, который стоял поблизости, держа под уздцы ее коня, и воскликнула, обращаясь к Кербицу и Каю Люкке:

— На коней, господа, на коней! Что, если мы пристрелим зверя на бегу? Может, это внесет разнообразие в сегодняшнюю охоту.

Заметив знак, поданный королевой конюшему, Кай Люкке проворно бросился к королевскому коню, чтобы опередить рыцаря Кербица и подсадить королеву в седло. И началась скачка по лесу, которая была королеве по душе куда больше, чем охота с загонщиками.

Кабан мелькал вдалеке среди голых стволов, словно дразня королеву. Она все сильнее пришпоривала коня, легко и ловко объезжая или преодолевая препятствия, которые встречались на пути. Ее щеки разгорелись, вуаль развевалась по ветру. Кай Люкке, у которого конь был лучше королевского, скакал следом за Софией-Амалией, умышленно отставая от нее на несколько шагов. Рыцарь Кербиц тоже отставал от королевы, но не из столь рыцарственных побуждений — по его напряженному лицу было видно, что скачка не доставляет ему никакого удовольствия. Но вдруг у него забрезжила надежда, что гонка подходит к концу, потому что вдалеке показалась довольно широкая и глубокая река, которая приводила в движение мельницу в Тюбеке и потом впадала во фьорд Норет. Кабан одним прыжком перемахнул на другой берег, королева хотела сделать то же, по ее конь как вкопанный остановился у воды. Дважды повторила королева свою попытку, но оба раза конь упирался передними копытами в землю и не двигался с места.

— Если ваше королевское величество снизойдет выслушать своего недостойного слугу, — по-немецки заговорил Кербиц, потому что королева не понимала никакого другого языка4, — я позволю себе дать вашему величеству совет. Не стоит искушать судьбу и пытаться перепрыгнуть реку в столь широком месте, внизу река гораздо уже и течение у нее не такое бурное, там можно было бы поискать брода.

— Нет, рыцарь, — пылко возразила королева. — Мне не по вкусу ваш благоразумный совет. Впрочем, вы можете поступить как вам угодно. А мы с вами, капитан Люкке, сумеем перебраться на другой берег, не правда ли?

— Надеюсь, — ответил Кай.

После этого краткого разговора королева снова отъехала назад, чтобы сделать еще одну попытку переправиться через реку. Она снова пришпорила коня, на сей раз с большим успехом, — едва конь заупрямился, державшийся позади Кай огрел его своим прикладом, и оба всадника благополучно очутились на противоположном берегу.

Кербиц понял, что ему ничего не остается, как последовать примеру королевы и капитана. Он пришпорил своего коня — и, наверно, тут был виноват не столько конь, сколько всадник, слишком сильно натянувший поводья, — конь прыгнул в самую середину реки, попятился и сбросил седока в воду.

Неудержимый смех королевы был наградой незадачливому рыцарю.

— До скорой встречи! — крикнула она, помахав рукой, и вновь бросилась в погоню за кабаном, еще сильнее пришпоривая коня.

Между тем кабан не успел уйти далеко. Несколько минут спустя Кай заметил его в лесной чаще. Зверь замедлил свой бег и двигался теперь в сторону могильного холма у озера, где подлесок был гуще и почти непроходим для всадников. Королева схватила свое ружье, придержала коня и выстрелила, но промахнулась. С досадой протянув разряженное ружье Каю, она схватила ружье капитана. Второй выстрел оказался удачнее — колени кабана подогнулись, он испустил протяжный крик и рухнул наземь.

— Упал! — радостно воскликнула королева, а Кай тем временем подал ей руку, чтобы помочь сойти с коня. — Это я убила его! Как хорошо, что мы настояли на своем и переупрямили беднягу…

Кай так и не узнал, кого имела в виду королева — рыцаря Кербица или своего коня, потому что она запнулась на полуслове, увидев, как кабан вдруг вскочил на ноги, едва она сама ступила на землю. Впившись в них своими маленькими, пылавшими ненавистью и яростью глазками, кабан шаг за шагом приближался к тому месту, где спешились королева София-Амалия и Кай Люкке.

Королева побледнела и быстро направилась к ближайшему дереву. В руке она все еще сжимала шелковые белые поводья. В эту минуту отважная наездница превратилась в обыкновенную беззащитную женщину.