Удаляясь с адъютантом в спальню, служившую ему и кабинетом, Потемкин уселся в кресло и, не думая о делах, для которых вызвал было Бауера, кусал пальцы, унизанные высочайше пожалованными ему перстнями. Полковник Бауер имел достаточно оснований опасаться темного духа меланхолии генерал-адъютанта императрицы.

Однако, посидев угрюмо, Григорий Александрович только выразил желание, чтобы всякие магические опыты были прекращены, а господин Калиостро приступил к тому прямому делу, для которого и был вызван, то есть к лечению больного младенца. А поэтому он поручил адъютанту съездить в Петербург и пригласить на последний консилиум лейб-медика Роджерсона и докторов фон Бека и Массота. Пусть окончательно выскажутся, есть ли надежда. Если доктора признают бессилие своей науки, пусть лечит Калиостро – не повредит. Изложив свое решение, Потемкин отпустил адъютанта, а сам занялся делами, с чудесной быстротой просматривая и подписывая бумаги одну за другой.

Все в Озерках: и господа; и слуги, и сам маг – отдыхали в этот день от волнений и необыкновенных ночных приключений. Усадьба казалась вымершей. Калиостро заперся в отведенных ему покоях с супругой, маленьким Эммануилом и служителем Казимиром. Госпожа Ковалинская уединилась в часовне, воздвигнутой в парке, где находились не православные иконы, а католическая мраморная статуя Мадонны в одеянии из белого бархата с золотыми звездами. Госпожа Ковалинская проводила здесь время в глубоком экстазе, закутанная в темные флер и газ, молясь по маленькой золотообрезной французской книжке. Находившаяся поблизости часовни ее любимая горничная Парашенька одна была свидетельницей вздохов и обильных слез Ковалинской. Только в сумерках эти слезы и вздохи иссякли и госпожа Ковалинская обрела небесное утешение, помощь и совет. Она почувствовала насущную необходимость, во-первых, написать глубоко мистическое и вдохновенное письмо в Гатчину подруге своей, фрейлине цесаревны Марии Федоровны Екатерине Ивановне Нелидовой, впрочем, не содержащее ни малейшего намека на события в Озерках, а во-вторых, приняла твердое решение съездить в Смольный, чтобы побеседовать с духовником римско-католического исповедания и почтенной начальницей института госпожой де Лафон.

Что касается княгини Варвары Васильевны, то и сиятельная Улыбочка теперь превратилась а неиссякаемый источник слез и вздохов. Изощренный меч скорби поразил ее материнское сердце. Бедный малютка, препорученный мамушкам и нянюшкам, за ночь еще больше разболелся, на глазах таял, и бледный огонек его жизни угасал безнадежно. Князь Сергей Федорович, закрыв мушками царапину, полученную в ночной борьбе с духами, тоже предался родительскому горю, вздыхал, суетился и искал совета в медицинских книгах, бесконечно жалел и искренне страдал за бедного маленького.

Наконец вечером из столицы прибыли доктора и полковник Бауер. После тщательного обследования больного, в котором принимал скромное и молчаливое участие столь много претерпевший, но за день совершенно оправившийся домашний доктор, в библиотеке состоялся ученый консилиум, на котором присутствовал и князь Голицын, имевший случай щегольнуть познаниями как в медицине, так и в латинском языке, вынесенными им из коллегии отцов иезуитов, где он получил прекрасное образование. Результаты были совершенно безнадежны. Доктора заявили, что наука в данном случае совершенно бессильна, что ребенок осужден на смерть, болезнь его неизлечима, и только чудо может его спасти. Надо добавить, что и Бауер, и Голицын, и домашний лекарь ни словом не обмолвились докторам, что на даче находится граф Калиостро, уже три месяца безвозмездно исцелявший больных под именем полковника Фридриха Гвальдо. На это было строжайшее распоряжение князя Григория Александровича. Когда, получив в золотой табакерке, наполненной червонцами, по величине соответствовавшей значению каждого во врачебной иерархии столицы, доктора поужинали и отбыли, Потемкин послал домашнего врача и адъютанта Бауера сообщить графу Калиостро о результатах консилиума и предложить ему, в свою очередь, обследовав дитя, если он может помочь, приступить к лечению немедленно.

Вместе с Бауером в комнату Калиостро проследовал и князь Сергей Федорович. Сопровождал их и домашний врач. Безнадежное заключение консилиума повергло чадолюбивое сердце добродушного князя в глубочайшее горе. Все упования он теперь возлагал на герметическую медицину. Калиостро принял князя и адъютанта светлейшего с величайшим спокойствием и достоинством. Одетый в черное платье и огромный пудреный парик, он читал книгу с таинственными знаками и фигурами. Пригласив поздних посетителей разместиться в креслах, граф благосклонно выслушал князя, пространно и путано сообщившего о консилиуме и безнадежном состоянии ребенка.

– В этих обстоятельствах княгиня и я все надежды возлагаем на вас, граф. Осмотрите больного и скажите, есть ли в вашем искусстве средства к его спасению. Верьте, что во всяком случае труды ваши будут вознаграждены. Вы знаете, что мы не стеснены в средствах, – закончил князь Сергей Федорович.

Калиостро, выслушав, склонил голову и некоторое время пребывал в глубоком раздумьи. Наконец сказал:

– Не предупреждает ли Писание от этих профанских врачей? «И истратила все достояние свое на лечение у многих врачей, но не получила никакого облегчения, а пришла в еще худшее состояние». И, тем не менее, вы призвали сих «многих». Теперь вы ко мне обратились. Я лечу безвозмездно из одного человеколюбия. Золота вашего мне не нужно. Не нуждаюсь и в осмотре ребенка. Я уже говорил вам, что герметическая медицина на расстоянии лечит. Но тут особый случай. Это место наполнено темными духами, вооружившимися против больного. Славное поприще, которое его ожидает, и те удары, которые он со временем нанесет царствующему на земле злу, ополчают против него служителей тьмы. Итак, необходимо прежде всего удалить его отсюда. Если вы и княгиня желаете, чтобы я лечил младенца, то должны поручить его только моему попечению. Дитя будет перевезено мною в Петербург и должно находиться в специальном помещении. Кроме меня, никто его видеть не должен, даже родители.

– Как, мы совсем должны будем расстаться с нашим ребенком? – воскликнул князь. – Неужели даже краткие свидания с ним будут невозможны?

– Я сказал: полное удаление младенца от внешнего мира! Даже мгновенные свидания с ним кого-либо недопустимы.

– Но княгиня никогда на это не согласится! Калиостро пожал плечами.

– Вы пришли ко мне. Вы просите моей помощи. Я говорю вам, как могу помочь. Вы противитесь и недовольны. Это ваше дело.

– Такое странное и тяжелое условие! Матери совсем не видеть свое дитя! – говорил глубоко опечаленный князь.

Домашний врач, всем своим видом выражавший полнейшее смирение, заметил, что если лейб-медик Роджерсон и господа Бек и Массот совершенно не видят средств к спасению младенца, то не лучше ли согласиться на условие графа? Временная разлука родителей с их чадом лучше вечной, которая неминуема, если граф не поможет высоким искусством, в совершенствах которого уже невозможно сомневаться.

– Без княгини я ничего решить не могу! – поднимаясь, сказал Голицын. – Ее материнское сердце тут сказать должно! Необходимо будет подготовить ее и к сообщению о решении консилиума, и к вашему требованию, граф! Боюсь, что все это окончательно потрясет нежную женщину!

– Я не требую для себя ничего, князь! – возразил Калиостро. – Но для спасения больного младенца требую необходимого. Так, целая ночь и целый день уже потеряны. Поспешите же с решением. Через двадцать четыре часа я уже не смогу помочь вашему ребенку.

Князь и полковник Бауер удалились. Домашнего врача Калиостро ласково попросил остаться и побеседовать с ним.