Услышав об этом споре патриархов с Карной, многие союзники Юдхиштхиры испытали радость и облегчение. Легенды об оружии богов, которым располагал Карна, заставляли трепетать не одно кшатрийское сердце. Но я, впрочем, как и другие члены нашего братства, еще раз с горечью почувствовал всю глубину непонимания, расколовшего нашу общину. Патриархи готовились биться насмерть. Дваждырожденные, обладающие опытом бесчисленных ушедших поколений, оказывались бессильными в спорах с теми, кому предстояло унаследовать их мощь, знания и ответственность за будущее мира.

Южная ночь наступает стремительно.

Казалось бы, только что в прозрачном просторе плавно плыли облачка, а сине-розовая дымка, как сеть майи, стирала формы, углы и грани всего, что было ниже небес. И вдруг разом — тьма и пронзительные крики ночных птиц. Огромный воинский стан скрылся от смертных глаз, но продолжал жить.

Над алтарями возносились к небу дымы жертвоприношений, над походными кострами — запахи пищи. Где-то в обозе бродячий певец (у меня язык не повернулся назвать его чараном) пел, как видно, только что сочиненную песню о дне завтрашнем, которой надеялся усладить слух то ли слуг, то ли сановников царя Друпады.

"И забрезжил рассвет, пробудился царь Юд-хиштхира. Музыканты, певцы, суты играли и распевали песни, ублажая того быка среди людей. Ему поднесли медвяный напиток, а сладкоголосые красавицы вознесли хвалу его роду. Выспавшись спокойно на превосходнейшем драгоценном ложе…"

— Интересно, когда в последний раз Юдхиш– тхира спал? — спросил я.

Кумар пожал плечами, а Митра, криво усмехнувшись, предложил:

Поскольку моя карма и так загублена десятком убитых, то еще один бездарный певец ее не отяготит.

Стоит ли? Он ведь для нас старается… — О нас будут судить вот по таким песням. И никто не поверит, что ни один из дваждырожденных за последний месяц ни разу не снимал доспехов и не слушал музыкантов.

Я рассмеялся неожиданно для самого себя.

Что с тобой? — поинтересовался Кумар.

Да просто представил, как выглядело бы пробуждение Юдхиштхиры, если бы слова певца оказались правдой. Представляешь: привыкший к гармонии и сосредоточению царь открывает глаза и видит вокруг толпу танцующих и поющих. Кто-то тащит ему медвяный напиток, кто-то перечисляет добродетели его предков. А царь, воплощаясь в мысли каждого, видит ракшасов жадности, унижения и вожделения. И каждый думает, что чем лучше попросит, тем больше дадут.

Говорят, некоторым чаранам дано предсказывать будущее, — заметил Митра, — боюсь, этот угодил прямо в цель. Будут еще у нас цари, жаждущие воспеваний. И будут говорить — так заведено древними.

Песня в обозе прервалась и сменилась криками боли и гнева. Как мы потом узнали, кто-то из дваждырожденных все-таки отстегал певца хлыстом.

— Меня до сих пор пробирает дрожь от угро зы Карны уничтожить Арджуну, — признался я.

Мало ли кто кому угрожает, — легкомысленно откликнулся Митра, — все равно ничего не выйдет.

Мне бы твою уверенность. Ты ведь не видел Карну так близко, как я, не обжигался об его холодный пламень.

А мне и не надо видеть. Я просто знаю, что ничто в мире не идет так, как замышляют смертные. Что-то там клянется сотворить Карна, что-то вымаливают у богов жрецы Хастинапура, пытается познать будущее Юдхиштхира. А будет так, как угодно карме и неведомым богам. Так что смирись с тем, что твои суета и озабоченность ни к чему не приведут.

Так стоит ли тогда вообще к чему-либо стремиться, о мой мудрый головорез, не закончивший обучения в ашраме?

Понятия не имею, — от души признался Митра, — скорее всего, я и воплотился-то в этой несовершенной оболочке как раз для того, чтобы выяснить это.

А как же ты намерен выполнять свой долг? — невозмутимо спросил Кумар. — Твои мысли приобрели поистине божественную широту и относительность. Так не все ли равно, за кого сражаться?

А ты можешь объяснить, почему предпочел долг перед Пандавами долгу перед патриархами? Кстати, законным властителем Хастинапура остается Дхритараштра, а главой Высокой сабхи — Бхишма. Значит, мы нарушаем дхарму и брахманов, и кшатриев.

Карма разными путями привела нас под знамя Юдхиштхиры, — вдруг очень серьезно сказал Кумар, — теперь наш долг кшатриев — хранить верность своим властелинам, а дхарма дважды-рожденных требует лишь понять, почему мы здесь. Мы обладаем даром воплощаться в устремления своих повелителей, но не растворяться в них. Не случайно Высокая сабха оставила за каждым право выбора, и Бхишма никого из нас не обвинил в предательстве. То, что мы способны все еще задавать вопросы, свидетельствует как раз о правильности избранного пути. Мы — не щепки в водовороте, а люди, сознательно принявшие бремя долга. И я намерен его выполнять до конца.

Но ь'дти в бой надо с ясным сердцем, — сказал я, — основа безупречного действия — обуздание сомнений. Нам всем бы не мешало понять, за что все-таки сражаемся.

Да брось ты об этом думать, — ухмыльнулся Кумар. — Меч над нашими головами уже занесен, и драться надо просто потому, что иначе нас убьют. Панчалийцы именно теперь вдруг возгорелись желанием отомстить за поражение, случившееся полстолетия назад. Матсьи хотят отбить стада коров у тригартов. Ядавы жаждут проявить воинскую доблесть. Ты привел южан, которые в нищете пальмовых хижин видели сны о несметных сокровищах Хастинапура. У всех найдутся причины не любить Кауравов.

А у нас?

Они противостоят нашим властелинам, — пожал плечами Кумар. — Если не хватает своих причин для ненависти, воплотись в кого-нибудь из панчалов. Впрочем, сердце подсказывает мне, что задолго до конца битвы поводов мстить и ненавидеть появится предостаточно.

В сизом предрассветном тумане поднимались воины. Звенело оружие, глухо звучали слова команд. Шепча мантры, пробуждающие силу, мы с Митрой помогли друг другу облачиться в панцири и повязать мечи, подаренные нам Крипой еще в стовратной Двараке. Быстрой походкой сквозь ряды простых воинов прошел Кумар. Следом за ним, пытаясь сохранять достоинство, семенил жрец с медным сосудом, полным жертвенного масла. Он не был дваждырожденным, но для большинства наших воинов куда большее значение имели ритуалы, а не пламенная брахма.

По приказу жреца воины подбросили хворост в почти угасший очаг и собрались огромным кругом, наблюдая, как с треском и шипением поднимаются вверх лепестки алого цветка. Наклонив сосуд, брахман лил в огонь жертвенное масло и мелодичным завораживающим голосом читал слова священного гимна:

"Нашим колесницам помогите,

О единодушные боги,

Когда кони галопом покроют пространство,

Врагов повергая во прах…

Древние слова сохранили свою силу. Мелодичный распев уводил в сторону тяжелые предчувствия и сомнения. Белая струя масла лилась уже не на алый цветок, а в разинутую пасть красного дракона, начинающего колдовской танец среди черных углей и корявых сучьев.

"Защити нас, о Агни, отракшаса! Защити от вредящего и от убийц. Мы выбираем тебя вестником, Жрецом всеведущим. Отнеси нашу жертву на небо…

Черный дым поднимался вверх тонкой струйкой, неся молитвы к подножиям тронов богов. Точно такие же дымы возносились и над станом Кауравов.

— Если богам придет в голову откликнуться на все сегодняшние просьбы, земля обезлюдеет, — шепнул мне Митра.

Впрочем, на наших воинов обряд жертвоприношения подействовал достаточно благоприятно. К месту построения они поспешили с бодрыми улыбками, стараясь не обращать внимания на холодную росу, падающую с высокой травы на металл доспехов. Туман размывал формы и гасил звуки. Воины скользили почти бесшумно, словно развоплощенные души в стране мертвых. Команды отдавались полушепотом. На расстоянии броска копья уже ничего нельзя было различить. Лишь бряцание оружья да тяжелая поступь слонов где-то впереди рождали успокоительную мысль, что на поле сражения мы вышли не одни. По рядам пришел сигнал остановиться. Мы остановились и стали ждать. Ждали долго. Потом взошло солнце.