Глаза, отвыкшие видеть, начали различать лицо брахмана в неистовом золотом сиянии, словно он держал в руках звезду… Но это был масляный светильник. Я зажмурился, смахивая набежавшие слезы, и потом, вновь открыв глаза, начал вбирать в себя живительную силу света. Мне показалось, что невидимое сияние исходит от всех предметов, доступных моему взору.

А потом пришли сны наяву — яркие, точные, пахнущие сандалом, напитанные, как звуками флейты, цветом и формой реальности. Я мало что помню из тех первых видений — сладостно тягучих, наполненных густой пахучей жарой, словно подернутых золотой солнечной дымкой детских воспоминаний. Меж тростниковых хижин и рисовых полей, казалось, прошли годы моей жизни, оставляя после себя лишь запах парного молока и потухшего очага, ощущение теплого пола, натертого коровьим .навозом. Там все было непривычно и прекрасно. А ТАМ — это где? Неужели ТАМ что-то есть, кроме грез?

А как быть с кожей, которая помнит восторг купания в теплой мутной реке в сезон дождей и мурашки, бежавшие по спине, когда я, скрывшись в зарослях тростника, следил за омовением темнотелых пастушек? Потом, встречая их в деревне, я испытывал мучительное ощущение неловкости, думая о том, что скрывается под их целомудренно накинутыми покрывалами. Хорошо, хоть не краснел — разве можно краснеть, если твоя кожа цветом напоминает прожаренное кофейное зерно. ТАМ меня это не удивляло, там все были такие. И традиционная крестьянская юбка — лунги — сидела на моих бедрах удивительно ловко. А разве мог я предположить, что умею стрелять из лука и бросать копье? Мчащиеся колесницы, пылающие города теснились перед моим внутренним взором. Самое поразительное, пожалуй, это то, насколько естественно я вел себя ТАМ, хотя ЗДЕСЬ я не могу объяснить и десятую часть своих поступков в том сне. Я лишь смутно ощущаю их логику, ведь там, в глубине времени, был тоже я. С другими знаниями, опытом, мечтами, но это был я…

Или все-таки сон? Ведь когда я открыл глаза, то снова увидел брахмана в тесном каменном зале и вековой сумрак.

Я начал рассказывать одно из своих видений. В нем был город за высокими стенами и распахнутые ворота, из которых выезжали блистающие на солнце колесницы. Они мчались к лесу. В руках воинов вспыхивали разящие молнии золоченых луков. А на опушке среди трех пылающих костров сидел, скрестив ноги, человек, сам подобный огню. Его глаза были закрыты, руки спокойно опущены на колени, но воздух вокруг него сиял и слоился, словно над раскаленным очагом. И когда на бешеных колесницах нападающие приблизились к трем кострам, то в гневе обратил к ним человек свое лицо. Заржали кони, падая на землю. Воины бросили оружие и сжимали головы руками. Крики боли и ужаса поднялись над городом. А потом появились старцы в длинных одеждах, и сказали они сидящему меж огней: «Прекрати истребление». Он ответил: «Сей огонь, порожденный моим гневом, жаждет поглотить миры, и если его сдержать, он сожжет меня самого». Но старцы не уходили и убеждали его не применять силу брахмы для убийства. Тогда отвратил свой взор от бегущего войска этот человек…

И пожаром вспыхнул сухой лес, стоящий рядом, — договорил за меня брахман.

Вы видели то же самое? — спросил я с удивлением.

Нет. Это все уже описано в священном для индусов эпосе МАХАБХАРАТА.

Но мне казалось, что все это происходило наяву.

Конечно. Что, как не реальные события, могли описать люди в своих легендах? Разве человеческий разум в силах придумать такое! — сказал брахман.

Но огненная сила, сжигающая лес… Я же чувствовал запах горящих деревьев!

— Да, вы видели действие брахмы — духов ной силы, которую накапливали подвижники. Она давала возможность видеть невидимое, усмирять диких зверей, оживлять мертвых и повергать вра гов. Мы не знаем имени народа, который владел огненной энергией. Думаю, что он жил задолго до создателей Махабхараты. Поэтому в священном эпосе содержится лишь пересказ, отблеск реаль ных событий и знаний. Каким-то образом и вы оказались сопричастны этому древнему источни ку. Может быть читали раньше, а потом в медита ции все это обрело форму и краски. Но возможно и другое…

Я был настолько потрясен пережитым, что из всех объяснений брахмана в моей памяти осталась лишь малая толика услышанного.

— …Прошлое не уходит, оно пребывает с человеком в чакре Чаши. То, что увидели вы — капли памяти, выплеснувшиеся из нее.

Окончательно теряя ощущение реальности происходящего, я все-таки пытался возражать:

— Но ведь я не индус! Я русский, православный. (Кстати, я лукавил. Тогда я был атеистом, безбожником, любознательным исследователем мифов и верований, которые сплошь казались мне заблуждением.) Я чужой на этой земле всем своим восприятием жизни, всей духовной памятью, унаследованной от предков. Между мной и авторами Махабхараты нет ничего общего.

Брахман улыбнулся со снисходительностью терпеливого учителя:

— Для великого колеса перевоплощений не существует границ. Солнце освещает каждый клочок земли, время течет сквозь стены дворцов и недра пещер. Непрерывный поток пронизывает всю землю. Мы все — одно целое. Не думайте о вере, просто удовлетворите любопытство, заглянув в просвет между тучами забвения.

Кто бы на моем месте отказался?

С тех пор прошло около двадцати лет. Но лишь теперь я решился описать все увиденное в тех дивных снах наяву. Чувствую, что пришло время, когда меня могут услышать и понять.

Работая над романом, я попытался всецело поверить в достоверность Махабхараты, не отказываясь, впрочем, от знаний и опыта, накопленных человечеством за последние века. Чем дальше погружался я в водоворот событий, описанных в эпосе, тем острее чувствовал их внутреннюю логику и неоспоримую истинность. Да, поступки героев часто противоречивы. Умные и благородные люди, рассуждая о спасении мира, творят вещи, неприемлимые для нашей морали. Но разве это качество не свойственно нашим современникам? Кажущаяся нелогичность поступков героев служит для меня важнейшим доказательством достоверности свидетельств Махабхараты. Во плоти и крови стоят предо мной те, кто ушел тысячелетия назад, будто я только вчера расстался с ними.

Какая необузданная фантазия древних могла подарить нам пророчества о конце света, так болезненно напоминающие наше время, откуда предупреждения о ядерном оружии?

Я не беру на себя смелость отвечать на эти вопросы. Насколько это было возможно, я придерживался фактов и последовательности изложения источника. Особо важные места переносил в роман без изменений, сопровождая их ссылкой на «Сокровенные сказания» и песни чаранов. В других случаях я опирался на собственный духовный опыт, обретенный во время странствий в двух великих землях — России и Индии.

По-новому понимаем мы сейчас сущность Бога, того, кого создатели Махабхараты называли то Установителем, то Атманом, и которому под сотнями разных имен и в различных ипостасях поклонялись. Дворцы и крепости из дерева и глины давно поглотила земля. Непривычно зазвучали на новых языках имена героев древности. Но память о делах живет, хотя те, кто пришел за ними, по-иному объяснили их поступки и мечты.

И сколько бы ни прошло времени с тех пор, я не перестану удивляться, как много осколков истины осталось в храмовых гимнах, в эпосе, народных сказаниях. Как часто в тумане легенды мне удается распознать знакомые облики живых людей, далекий отзвук их подвигов. Словно из бездонной пропасти без горечи и осуждения смотрят нам вслед мудрые глаза Учителей.

Под пристальным взглядом спокойных черных глаз брахмана налились тяжестью и сами собой опустились мои веки. Заунывные звуки флейты окутали меня благодатным дурманом, и запах сандаловых благовоний, словно давно забытая мелодия, увлек мое сознание за собой в детские дебри страхов и надежд, туда — за границу сознания, где, как черный первозданный океан, клубились чувства, не имеющие названий на наших земных языках…