Страшный, несравненный труд восхождения. Каждый перевал сводит твою волю в единый луч устремления, каждый шаг становится гранью преодоления, и бегут мурашки по коже от слов: «дальние перевалы уже под снегом». Только тем, кто сотни раз изошел горячим потом, провялился у костров, выжег в себе в пути всю медлительную лень долин, открывается вершина. Нигде я не ощущал такого восторга, как в горах. Солнце, многократно отраженное, размазанное по зеркалам ледников, пронизывало меня всего, оставляя голым, нет, прозрачным пред всевидящим взором богов. Мне казалось, что стоит выдавить из себя по капле вместе с потом всю вязкую серость равнинного мира, как горы на полнят меня своей силой, утолят жажду взлета. Каждый шаг, каждый вздох давался с огромным трудом. И он же приносил холодную радость последней жертвы — жертвы собственной плоти, душевных сил, там, внизу, казавшихся главным смыслом жизни. Каждый пик казался пределом мечтаний, каждый перевал — конечной целью. Горы, словно набухшие по весне почки, обещали вот-вот лопнуть и явить миру спрятанные в их глубинах сокровища. Надо только добраться… Но вот вершина перевала, и вокруг — лишь голые камни, а над головой — слепящий пик, полный света и обещаний. Сердце рвется туда, угрожая оставить тело ненужной грудой тряпья у подножья.

Вспышка памяти. Арджуна, напрягая могучие мышцы открытых рук и ног, ведет коня по каменной осыпи. Он говорит, обращаясь то ли к нам с Митрой, то ли к невидимым богам:

— Всю жизнь — вверх по склону. Каждая вершина обещает покой свершения, но там лишь ветер средь голых камней, и все больше друзей остается позади… Может быть, если достигнуть той единственной, предназначенной для тебя вершины, горы откроют нам свои сокровища.

Караван шел вверх. Наши ноги то утопали в водовороте ажурных папоротников, то пружинили на пахучей хвое, то скользили по гладким камням оголенных склонов. Здесь, во чреве гор, нам уже почти не попадались человеческие жилища. Лишь изредка мы входили в деревни, где бревенчатые хижины покоились на основаниях из белых, отшлифованных дождем и ветром валунов, напоминавших человеческие черепа. Впрочем, эта похожесть не вселяла страха, а лишь заставляла задуматься о временности нашей телесной оболочки пред величием гор и неба. Нет, ни в валуны, ни в горы не могло проникнуть мое сознание. В них было что-то холодное, плотное, не допускавшее моего воплощения, но не мертвое, а уснувшее со времен появления мира, может быть, осколком застывших, развоплощенных зерен духа погибших богов. Сами охотники, жившие в этих хижинах, не пытались проникнуть так глубоко в суть окружающего их мира. Они появлялись на дороге, которая вела наш отряд, легко пересекая каменные осыпи, казавшиеся непроходимыми. Каменные пустыни дарили им съедобные коренья, лекарственные травы и дикий мед. Они жили в гармонии с могучими силами, одевались в шкуры животных и поклонялись каменным идолам и сияющим ледникам. При этом они были гостеприимны, угощали нас кислым молоком и сочным сыром, черными сухими лепешками и размоченными в воде лесными ягодами. В их дымных хижинах мы иногда спасались от ночных холодов. Но теснота и смрад открытых очагов, царящие там, все-таки делали для нас куда более притягательными стоянки на голых камнях вокруг пылящего искрами костра. Мы обзавелись теплыми одеждами из шкур и шерсти, нашли надежных проводников и неутомимых носильщиков.

Вместе с ними по утрам мы следили за волшебными играми богов, заставлявшими ледники сиять попеременно всеми цветами радуги, подобно рубинам, сапфирам и изумрудам в царском венце Хастинапура. По ночам мы вместе с нашими проводниками собирались у костров и распевали их мантры, кидая в огонь цветы, коренья и куски масла, пытаясь умилостивить вспыльчивых богов горных ущелий.

Иногда кто-нибудь из проводников начинал рассказывать древние легенды, в которых обвалы становились знаменьями, завывание ветра — голосами богов, а наш отряд — лучом смертоносного света, посланного Хранителями мира для борьбы с тьмой, скопившейся в долинах. Здесь было легко поверить песням о встречах людей с небожителями.

Они верят в разных богов, — пояснил На-кула, — не понимая, что это лишь имена, данные проявлению высшей силы, недоступной нашему сознанию. Это — атрибуты, а не личности. Каждое проявление может быть названо личным именем, и тогда оно станет доступнее пониманию простых людей.

Но я же видел, как колдун, призвав Шиву, излечил одного из наших носильщиков от лихорадки.. . — сказал Митра.

Да, он это сделал. И что удивительнее всего, он и сам верит в то, что ему в этом помог Шива. Скажи ему, что лечит и убивает не бог, одетый в шкуры, с молнией в руке, а некая безличная сила, он спросит, как же ей поклоняться? Разве можно приносить цветы в храм и петь хвалы безличной силе? А твой разум может вместить Абсолют, постичь Бога как непроявленную, бесформенную, лишенную плоти сущность? Поэтому и снисходят с незапамятных времен к мятущимся, слепым людям прекрасные боги и богини. Через них постигаем красоту и могущество великого океана беспредельности. Их облик запечатлен в дивных изваяниях которым брахманы приносят жертвы и поют священные гимны. Для нас молитва — это постижение своей сущности и слияние с высшей причиной всего сущего. Для местных жителей — возможность славить Бога и просить у него милости. Их боги еще находятся вне человеческой сущности, в деревьях, ветрах, облаках.

Сами местные жители, сидевшие, кутаясь в шкуры, у наших костров, казались духами гор и лесных дебрей.

А что там дальше за горными хребтами, в обители снегов? — спрашивали мы.

Там пики сияют алмазными зубцами короны земной власти. Там путник слепнет от чистого всепроникающего света. Там горы раскрывают солнцу свои девственно-белые бутоны, и в чашечках этих снежных цветов творится колдовство неба и земли, — отвечали проводники.

А как же боги, — спрашивали мы, — вы их видели?

Проводники испуганно перешептывались, делали руками знаки, отгоняюжщие зло, но говорить о небожителях отказывались. Лишь один, самый старый из них, носивший седую бороду и прятавший глаза в сплошной сети глубоких морщин, не боялся гнева богов.

— Там дальше, в горах, — говорил он нам, об ращая бесстрастное лицо на север, — обитают ганI

дхарвы и якши. Раньше они снисходили к простым смертным, давали мудрые советы, а иногда даже предавались любовным утехам с нашими девушками. Это было давно, когда люди отвращались от зла и соблюдали дхарму. Теперь боги закрыли путникам дороги в свою заоблачную страну. Лишь иногда мы видим в небе их пламенные колесницы или слышим чарующую музыку, рожденную воздухом ущелий. Есть в горах и страшные демоны. Они бродят в ночи и убивают одиноких путников. Я непроизвольно поежился, оторвав взор от костра, посмотрел вокруг. Обступившие нас горы рассматривали лагерь изподлобья, словно решали, стоит ли оставлять жизнь дерзким пришельцам. Москитный зуд страха проник в мое сердце, но, по счастью, в разговор вмешался Митра. Кшатрийская доблесть, впитанная с молоком матери, не позволяла ему ни на мгновение поддаваться страхам.

— Такими историями у нас пугают детей, что бы они не капризничали у домашних очагов, бодро заявил мой друг, — вы всю жизнь прожили в этих горах, значит, должны были встречать небожите лей, а если не встречали, значит, их и нет вовсе.

Старый проводник, кряхтя, покачал головой и принял из рук одного из своих помощников чашу с горячим настоем трав, в который были добавлены мед и масло.

— Мы не достойны видеть их, — сказал он, неторопливо прихлебывая горячее варево, кото рым местные жители поддерживают силы во вре мя долгих переходов, — но есть люди, которые могут общаться с небожителями и сейчас. Если идти все время на восток, то через неделю пути можно выйти к заповедной долине, где стоит храм повелителей брахмы. Наши люди, кто побывал там, рассказывали о прекрасной апсаре, которая слышит голоса богов.

Мы с Митрой недоверчиво переглянулись, а несколько кшатриев, сидевших у костра, откровенно рассмеялись.