Лампочка под потолком погасла. Он затеплил керосиновую лампу, еще немного посидел над сокровищами, словно Скупой Рыцарь, и вдруг обнаружил, что не может уйти. Показалось: стоит оставить сокровища наедине с этим подполом, с деревянным чурбаком и кучей гнилой картошки в углу, и они исчезнут. Вернутся туда, откуда пришли: в Юлиев особняк, в мрачноватый «сталинский» дом на Одиннадцатой линии Васильевского острова, в императорскую спальню в Лонгвуде, на острове Святой Елены…

Он не мог уйти, хоть режьте. Впору было затащить сумки на кровать и спать на них, положив под голову вместо подушки. Поразмыслив, он нашел соломоново решение: взял в руки свернутый в трубку гобелен со сценой охоты на тигра, выволок наверх, в комнату, и повесил на стену над кроватью с лоскутным одеялом. И тут же успокоился. Глупые страхи улетучились, и неудержимо потянуло в сон…

Он сидел в шезлонге на верхней палубе океанского лайнера, похожего на громадный светящийся изнутри кусок сахара. Он был один — весь корабль принадлежал ему одному — вместе с палубными постройками, трюмами, камбузом, гальюнами и капитанским мостиком. Было тихо: не играла музыка, не было слышно посторонних шагов, не гудел двигатель. Корабль шел сам по себе: шел туда, куда желал его хозяин. Только океан вокруг издавал приглушенный шелест, но он не мешал, скорее наоборот, умиротворял. И человек улыбнулся во сне. Капли воды, просочившись сквозь трещину в шифере, собрались в лужицу, прочертили извилистую дорожку вдоль балки перекрытия, струйкой сбежали вниз по стене и упали прямо на морду нарисованного на гобелене тигра. Тигр добродушно фыркнул в усы. Джунгли постепенно темнели от влаги, и испарения — тонкие, неосязаемые, лишенные цвета и запаха — медленно заполняли комнату…

От автора: выражаю сердечную признательность моим друзьям и неизменным консультантам: антиквару и часовщику Павлу Шумилину, доктору исторических наук Геннадию Белорыбкину, настоящему художнику и бывшему бойцу «Вымпела» Егору Каховскому, художнику Игорю Землякову и судмедэксперту Владиславу Янькову за неоценимую помощь в создании этой книги.

Алексей Зайцев

КОЛОМБИНА

Я хорошо помню тот сентябрьский день, когда ее встретил.

Она сидела на деревянной скамейке и думала о чем-то настолько серьезном, что не укладывалось в моем десятилетнем мозгу. Пахло горелой листвой, я в очередной раз прогулял математику и наслаждался той самой свободой, что может быть доступна только школьнику, решившемуся на столь отчаянный поступок.

С утра прошел дождь. Трава под ногами была мокрая, но тучи уже рассеялись, и солнце весело отражалось в лужах.

На этот раз я выбрал для прогулки новый маршрут, свернув на улицу, где прежде никогда не бывал. Минуя спортзал и продуктовый магазин, неожиданно вышел в парк аттракционов.

Я очень удивился — раньше я видел такие парки только в центре города, когда гулял там с родителями. У меня даже глаза разбежались: похожие на драконов карусели, игровые автоматы в виде волшебников, восточные шатры, расписанные золотыми драконами. Пахло имбирем. Грустно пела шарманка. Качели и карусели светились яркими огнями, несмотря на то что было утро и подсветки не требовалось.

В парке не было ни души. Только она одна. Тогда я не знал, сколько ей было лет. Теперь думаю — чуть меньше тридцати. Это была самая красивая женщина из всех, кого я видел в своей жизни. И самая необычная. Начнем с того, что она была одета в костюм Коломбины.

Тело ее обтягивал комбинезон, разрисованный черными и красными ромбами. Она сидела, ссутулившись, грустно глядя на асфальт под ногами.

Я смотрел на нее словно вор. Я только что сделал открытие, что взрослые женщины могут быть гораздо красивее сверстниц-девчонок. Ее лицо казалось идеальным. Я не мог оторвать от нее взгляда. Сейчас я бы назвал ее лицо аристократичным. Впрочем, тогда меня потрясла не только красота. Она была такой грустной, что у меня защемило сердце. «Отчего она так страдает?» — думал я.

И тут Коломбина меня заметила.

— Привет, лисенок, охотишься? — она чуть улыбнулась, но грусть ее при этом никуда не делась.

Она смотрела на меня в упор, и я словно заколдованный произнес:

— Вы такая красивая! Вы самая красивая на свете!

Она протянула мне руку в красной перчатке, я подошел и легко пожал ее.

— Ты можешь посидеть со мной, если хочешь. В прозрачной реке время останавливается.

Я не понял, что она имела в виду, но с удовольствием сел рядом, хотя и чувствовал себя немного скованным.

— У меня сегодня странный день. Никак не могу собрать росу, упавшую вне ресниц.

— Я вас не понимаю, — улыбнулся я.

— Ты ведь тоже думал о росе и ресницах, когда спас лисенка?

В этот момент я подумал, что, возможно, она сумасшедшая. Мне стало страшно. Но не столько за себя, сколько оттого, что сумасшедшими, оказывается, могут быть даже такие красавицы, принцессы.

— Какого лисенка? — спросил я.

— Железные зубы, запах резины, крик вороны. Признайся, что в тот момент время для тебя тоже остановилось:

Я промолчал.

— Тебе не в чем себя обвинять и нечего бояться. Время становится стеклянным всякий раз, когда вступаешь в водоворот отражений.

— А почему вы так странно одеты? — спросил я. — Вы работаете в парке развлечений?

— Глупости, лисенок. Я одета в такую же кожу, как и ты. Только в женскую. А что касаемо развлечений, то мы все ими работаем. То развлечениями, то огорчениями.

— Вы такая красивая! — снова сказал я.

— Это потому что с меня еще не содрали шипы.

— Что это значит?

— Тебе какие больше розы нравятся: стеклянные или бумажные?

— Обычные.

— Обычными бывают только ромашки.

— Ну, живые.

— А живые без шипов невозможны. Скажи, зачем их сдирать? Только для того, чтобы было приятней трогать? А ты знаешь, например, что у черной розы усыпляющий аромат?

— Нет.

— А что сон — это зеркальное отражение наших несовер-шённых поступков?

Она окончательно меня запутала. Я еще никогда не встречал человека, говорящего такие загадочные вещи.

— Если я ныряю в отражение, то выхожу из зеркала уже совсем другой, понимаешь? Словно с меня смыли весь мой естественный запах. Словно отрезали живые шипы.

Я кивнул, хотя и не понял ни слова.

— Скажите, почему вы такая грустная?

— Подсолнуху лилия кажется грустной только потому, что сам он не бледен.

— Вы так загадочно говорите. Мне ничего не удается понять.

— Это как слушать звуки из морской раковины, лисенок. Слышишь либо шум, либо голос вселенной.

— Мне бы хотелось, чтобы вы улыбнулись. Хотите, я покажу карточные фокусы, которым выучился у приятеля?

— Давай. Я даже дам тебе колоду.

Она протянула мне колоду, но это были не те карты, к которым я привык. Теперь я знаю, что Коломбина дала мне карты Таро. Но тогда… тогда я смотрел на них во все глаза от удивления.

— Никогда не видел таких карт.

Внезапно раздался очень тревожный звук. Даже не звук — мелодия. Играли на какой-то дудочке. Музыка была очень тоскливой. Когда она послышалась, Коломбина погрустнела еще больше.

— Мы еще увидимся. Если захочешь. Сейчас мне надо идти.

Она встала и пошла к дальнему черно-красному шатру, неживой походкой. Словно кукла-марионетка.

Мне очень хотелось сказать ей на прощание что-нибудь значимое и взрослое. Я немного подумал и, прежде чем она успела скрыться в шатре, крикнул:

— Берегите свои шипы!

Коломбина не оглянулась. Она вошла в шатер как-то незаметно, словно нырнула в него. Только стояла, и вот ее уже нет.

Я поплелся домой, решив прогулять и остальные уроки тоже. В школу теперь идти совсем не хотелось. Я мог думать только о Коломбине. Не отпустили» мысли о ней меня и ночью. Лежа в кровати, я вспоминал ее грустные черные глаза.