— Екатерина Николаевна — в прошлом медэксперт, — горячо заговорил Егор. — Она была знакома с ядами, их действием на организм, симптомами отравления и прочим. Кроме того, она могла нанести на баночку с мышьяком Машины отпечатки пальцев — я слышал, есть способ, кажется, с помощью специальной пленки… Проверьте, возможно, у нее сохранился доступ в лабораторию — значит, она могла подменить образцы, подделать отчет, да мало что еще…

— А как она, по-вашему, подмешала мышьяк в бокал Юлия? — поинтересовался Колчин. — Мы по десять раз опрашивали всех, кто в то утро побывал в спальне, о горничной никто и словом не упомянул…

— Так ведь горничная, — пояснил Егор. — На нее никто просто не обратил внимания. Она вошла, незаметно подсыпала яд (к примеру, когда Юлий выяснял отношения с импресарио), оставила отпечатки пальцев Марии на баночке в подсобке, подбросила пузырек под окно — нарочно, чтобы его легко обнаружили… После этого ее дважды вызывали в прокуратуру, она ответила на вопросы — и о ней забыли. И вдруг раздается телефонный звонок. Она снимает трубку — и слышит: «Это вы убили…»

— Извините…

Егор обернулся. Старушка-понятая робко тянула его за рукав, приняв, очевидно, за местного «разводящего». — Извините, но Катюше никто не мог звонить. И она никогда не звонила. Понимаете, она была глухая. То есть совсем глухая. Она могла только читать по губам.

Она что-то сказала, эта старушка, божий одуванчик, высунувший голову из ворота байкового халата. Что-то странное, совершенно нелогичное, и вместе с тем такое, что впору было треснуть себя по лбу: что же я, дурак, раньше-то…

— Что с вами? — встревоженно спросил Колчин.

— Она сидела в кресле, — заторможенно проговорил Егор. — Обратите внимание: кресло стоит так, чтобы можно было следить за входной дверью. Она увидела, что дверь открылась, вышла в коридор, заметила на тумбочке беспорядок… Убирать некогда, она просто накинула сверху салфетку… — Егор поморщился. — У нее кто-то был. Тот, ради кого она накрыла на стол и купила «Каберне» вместо любимого «Мукузани». Николай Николаевич, она не покончила с собой. Ее убили.

Показания.

«— Элеонора Львовна, как вам пришла в голову такая, простите, идиотская идея?

— Это глупо, это так глупо с моей стороны… Покойная ныне Катюша однажды подарила мне книгу. Покойная… Господи, как страшно звучит… Понимаете, мой Витольдик… Он был блестящим ученым, а как много он сделал для обороноспособности нашей страны… Но когда он умер, я осталась ни с чем. Нет, нищей он меня не оставил, у него было кое-что накоплено… Но я совершенно не умела экономить. И деньги стали уплывать. Я переехала в другую квартиру, подешевле, кое-что распродала… Потом мне посчастливилось устроиться на работу в дом к Юлию Валентиновичу. Он мне хорошо платил, но, сами понимаете…

— Кажется, начинаю понимать.

— Когда его отравили, я подумала, что если это сделала не Мария, то где-то в доме есть настоящий убийца. Только не представляла, как его вычислить. И тогда стала звонить всем подряд. Сначала я хотела просто посмотреть на его реакцию: он ведь должен был забеспокоиться, верно? А затем я попробовала бы с ним договориться…

— Вы собирались потребовать деньги за молчание?!

— Я бы попросила немного, честное слою. И обещала бы, что никогда не обращусь к нему впредь. И потом, я была осторожна, очень осторожна! Я два дня тренировалась изменять голос, и говорила в трубку через носовой платок… Я даже не пользовалась телефоном-автоматом на углу моего дома — он накрыт только козырьком от дождя, а я боялась, что меня подслушают…»

— Ну, что скажете? — спросил Колчин, когда Егор дочитал протокол.

— Потрясающе, — искренне отозвался тот. — Значит, преступник их перепутал? Элеонора говорила через платок, он не узнал голос и убил не ту…

— Вряд ли… — Следователь горестно подпер ладонью щеку. — Он не ошибся: он убил именно того, кого собирался убить.

Егор посмотрел непонимающе.

— Коллекция, — пояснил следователь. — Коллекция Юлия Милушевича когда-то принадлежала Екатерине Николаевне. Точнее, ее деду, академику Добелю. В конце сороковых академик был репрессирован (обвинения для того времени самые банальные: вредительство, подготовка покушения на членов правительства, шпионаж в пользу Англии…). Его дело вел старший лейтенант госбезопасности Валентин Милушевич, отец Юлия. — Колчин помолчал. — Так-то, Егор. Пятьдесят с лишним лет понадобилось, чтобы мина рванула. Между прочим, вы были правы: Екатерина Николаевна вполне могла побывать в бывшей «своей» лаборатории. И подменить баночку с ядом, которая стояла в подсобке, на другую, точно такую же, но с отпечатками пальцев Марии. Правда, «могла» — это вовсе не означает «сделала»…

— А что, это так легко — проникнуть в лабораторию? — вяло поинтересовался Егор.

— Легко, если иметь верного человека, который украдет для тебя ключи.

— Кто? — быстро спросил Егор.

— Патологоанатом.

— Ничего себе… Тучный грузин с серьгой в ухе?

Колчин кивнул.

— Однажды Екатерина Николаевна оказала ему серьезную услугу: спасла сына от тюрьмы… Впрочем, это к делу не относится. — Он помолчал. — Остается очень важный вопрос: где эта самая коллекция? Вряд ли преступник хранит ее у себя в квартире. Где-то существует тайник: подвал под заброшенным домом, или что-то в этом роде.

— Недалеко от поселка, возле озера, есть незавершенное строительство, — вспомнил Егор. — Юлий упоминал: «Хозяин подвал отгрохал, будто собирался ядерную атаку пересидеть. А подвал оказался с дефектом: его затопляет во время дождей — какие-то там грунтовые воды подходят близко к поверхности».

— Ну, коли подвал затапливает, вряд ли преступник будет там что-то хранить, — справедливо заметил Колчин.

Он вышел из такси, взбежал по ступеням, кивнул портье, словно старому знакомому, вознесся на лифте на шестой этаж, постучал в дверь номера…

Дверь открыл секретарь. Открыл, но не двинулся ни влево, ни вправо, чтобы пропустить Егора в комнату. Он был голый по пояс: видимо, только что вышел из ванной, и это показалось Егору столь неожиданным, что на минуту лишило дара речи. Почему-то его потрясло даже не то, что парень разгуливает по покоям госпожи и повелительницы в таком сильно одомашненном виде, а то, что он вообще, оказывается, способен разгуливать в чем-то, кроме своего обычного черного костюма с золотой галстучной заколкой. Что он не ходит в нем в сауну, не играет в нем в сквош и не занимается любовью со своей госпожой и повелительницей, когда та со скуки звякнет в колокольчик: «Andre, mon cher, rajustez la couverture, s’il vous platt, il у a un courant d’air…»[1].

— Мне нужно поговорить с мадам Блонтэ, — сказал Егор после долгой паузы. И почувствовал себя полным идиотом: наверняка секретарь не понимает по-русски ни бельмеса. Впрочем, словосочетание «мадам Блонтэ» должен просечь…

— Она занята, — ответил секретарь на чистом русском языке.

Егор кашлянул он неожиданности.

— Чем же?

— Сборами. Мы сегодня уезжаем.

— Вот как… — Отъезд французской парочки выглядел очень уж скоропалительным. — Может, все-таки она отыщет для меня минутку?

Глаза секретаря стали холодными.

— Разве с вами еще не расплатились?

Егор запустил руку во внутренний карман (парень неуловимо напрягся), извлек оттуда чек, полученный здесь же два дня назад, и протянул секретарю.

— Передайте это своей хозяйке. И еще… — он помолчал, — скажите ей, что ее подруга, которая возит туристов по Парижу, была права: ваш чертов медальон — действительно живое существо. И весьма кровожадное.

Он развернулся, чтобы уйти, и вдруг услышал за спиной голос «просто Аники»:

— Кто?

Вопрос мог относиться к чему угодно, но Егор понял.

— Одна пожилая женщина. Имя вам ничего не скажет, но если вы бывали в особняке у Юлия, то могли ее видеть. Она работала там горничной.