Молодежное движение "Автокран". Понятно, что раньше их называли просто "автокрановские", и они ходили драться с пацанами из других районов, - но это было раньше, а сейчас эпоха молодежной политики, поэтому "автокрановские" стали молодежным движением. Занимаются спортом, вербуют местную молодежь на завод - работают, в общем.
- Лучше работать, чем воровать, правда же? - спрашивает Смирнов. Возразить трудно. Действительно, лучше работать.
Возложив венки к уникальному крану, ветераны переместились к памятнику краностроителям, павшим на войне, - маленькому обелиску, вокруг которого вкопан в землю десяток снарядных гильз с землей из тех мест, где погибали рабочие завода. Гильзы с ивановской землей у памятника нет. И правильно, что нет. Солдаты на этой земле не погибали. Только промышленность.
А промышленности памятников не ставят.
* БЫЛОЕ *
Гибель земского доктора. Дневник А.И. Шингарева
«Внутри дрожит», - записал Блок, получив известие об убийстве Шингарева и Кокошкина. Андрей Иванович и Федор Федорович, образцовые либералы и недолгие функционеры недолгого керенского правительства, были арестованы в ноябре 1917-го и убиты двумя месяцами позже.
Убиты даже не большевиками, а самой революционной стихией - явившейся к ним в больницу матросской анархической бандой. Страшная смерть двух беззащитных бывших министров ошеломила Россию - террор тогда еще не начался, и беспричинные расправы не вошли в привычку. Убийц поймали, но затем отпустили, дело закрыли, вины не нашли.
В Петропавловской крепости Андрей Иванович Шингарев вел дневник. Он так и не понял, кому и зачем понадобился его внезапный арест и абсурдное заключение. Ему казалось, что к власти пришли германские агенты: невозможно было даже вообразить, что на него, демократа и народника, земского деятеля и автора книги «Вымирающая деревня», ополчился тот самый освобожденный богоносец, именем которого творился весь 1917 год.
Эту историю, тогда же изданную и на много лет забытую, полезно вспомнить сейчас - когда о революциях говорят многие, а вот о неизбежных следствиях революций - почти никто.
Текст книги печатается с сокращениями по изданию: Как это было. Дневник А. И. Шингарева. Петропавловская крепость 27. XI -17. - 5.1.18. 2-е изд. М., 1918
Петропавловская крепость, Трубецкой бастион, камера № 70.
27 ноября.
…Арест случился все же при неожиданных обстоятельствах. Вечером у С. В. Паниной было заседание Ц. К., где мне за отсутствием всех других пришлось председательствовать. Обсуждали, кто, где и когда прочтет в Учредительном Собрании заявление Временного Правительства, как оставшегося на свободе, так и сидящего в крепости.
Предполагал я, что в Таврический войти не дадут и не удастся манифестация, но уже никак не думал, что сам я не попаду в нее и ничего не увижу. Уходить домой было поздно, все равно завтра надо было идти к Таврическому, да и казалось, что у Паниной безопаснее. На дом могут опять прийти.
Оказалось как раз наоборот. С дороги я устал, плохо спал уже несколько ночей, а потому с радостью воспользовался любезностью А. М. Петрункевич переночевать у С. В. Заснул как убитый и в 7 1/2 ч. был разбужен голосом Н. А., которая говорила - «Вставайте, пришли с обыском».
28 ноября.
Так начался для меня день великого праздника Русской земли, день созыва Учредительного Собрания.
Скоро красногвардеец и солдат вошли с ружьями в комнату, спросили мою фамилию, документы…
- А вы кто такие? И где ваши документы? - в свою очередь потребовал я.
- Мы по ордеру Военнореволюционного комитета. С нами сам комиссар. Через некоторое время, уже арестовав Панину, явился и сам «комиссар» г. Гордон - бритый, с типично охраннической физиономией и с такой же непринужденностью развязных и слащавых манер.
- Будьте добры подождать здесь. Я пойду получить инструкции относительно вас.
Он приехал часа через полтора. Инструкции были коротки. Предписывалось у меня произвести обыск и поступить сообразно с его результатами. Так как никаких вещей у меня не было, то и обыска не производилось, а за отсутствием каких-либо других «результатов» г. Гордон объявил меня арестованным.
Пришлось подчиниться силе, и я отправился. Уже рассвело, в автомобиле на улице я нашел Ф. Ф. Кокошкина и его жену, которые тоже остановились у С. В. Паниной и, так же как и я, были обысканы и задержаны без какого-либо повода.
По дороге в Смольный большевистский жандарм тоном заправского жандарма цинично и лицемерно выражал сожаление, что ему приходится прибегать к таким мерам.
- Подумайте, я арестую своего учителя Федора Федоровича Кокошкина. Какую прекрасную книгу вы написали, - говорил он с ужимками и покачиваньем головы. - А все потому, что не хотите вы признать власть народных комиссаров. Вот и г. Шингарев не хочет с нами работать по финансам.
Гордон слащаво улыбался, кривлялся и был противен донельзя. Ф. Ф. и особенно Мария Филипповна принялись его стыдить, доказывали, что он, как и прежние охранники, служит насилию, что его собственные дети будут стыдиться поступков отца и пр. Ленинский охранник, с неизменно слащавой улыбкой возражал, что делает это ради блага страны. - А может быть, дети и не поймут меня. - Подумайте, - продолжал он кривляться, - каких людей я арестовал. Я молчал. Было противно говорить с таким, с позволения сказать, гражданином, видимо, находившим особое удовольствие смаковать свою гнусную роль.
Целый день заходило к нам много посетителей, выражая то сочувствие, то негодование новым «ленинским» жандармам. В 4 часа пришла Саша и Юрий. Так как мы все были вместе, нам было весело, и в компании с приходящими образовывались даже шумные митинги. Мы довольно непринужденно и громко беседовали, чем, по-видимому, шокировали «деловую» атмосферу большевистской канцелярии. Мы были приведены в комнату № 56, где помещалась канцелярия какой-то следственной комиссии, сюда вводили арестованных, приходили родственники просить пропуска к заключенным, являлись вызванные для показания свидетели. В одном углу какой-то «чиновник» подбирал взятые, очевидно, при обыске клочки разорванного письма, стараясь составить полный текст; у окна работал на машинке военный писарь, изготовляя ордера о новых арестах; у другого столика барышня писала какие-то бумаги.
У входных дверей часто сменялись часовые - красногвардейцы. Немало их входило в комнату, они шушукались и с любопытством разглядывали нас. Какой-то капитан Медведев явился как служащий следственной комиссии. Оказалось, что он не большевик, а левый с.-р.; Кокошкин стал его стыдить.
- Раз служишь в этом учреждении, надо исполнять приказание власти, которую признаешь, - ответил он смущенно.
То же говорили в былое время и совестливые жандармы царизма. Под вечер была приведена партия каких-то простых людей, взятая за пьянство, и вскоре же отпущена. Мы сидели, сидели целые часы.
Комиссары обсуждали наше «дело» довольно долго.
Около часа ночи нас передали караулу солдат латышского полка. Долго держали внизу, в коридоре на сквозняке, повезли в автомобилях в Петропавловку. Около половины второго мы были в крепости и долго стояли на морозе, ожидая, когда и куда нас засадят.
Было холодно и темно. Мороз пощипывал ноги, говорили, что сразу ударило 12 градусов.
Только около половины третьего часа ночи, после курьезного «приема» новых арестантов, комендантом крепости, усиленно показывавшим свои документы нашим конвоирам, чтобы подтвердить свое звание, мы были отведены в Трубецкой бастион и разведены по одиночным камерам.
