Но в целом дистопии последнего десятилетия обращают на семью преступно мало внимания. Какая там семья в модном романе Ильи Бояшова «Армада», если на кораблях флотилии, волею судеб единственной выжившей в целом свете, нет ни одной женщины? Брутальная цивилизация могучих урнингов и остров с обезьянами-самками. Дмитрий Глуховский в «Метро 2033» (после ядерной войны уцелели лишь те удачливые москвичи, которые успели воспользоваться метрополитеном; теперь на каждой станции свое маленькое государство) предлагает женщинам в качестве смысла жизни новую триаду. Взамен кухни, церкви и детской - тоннель, шампиньон и свинья. «Взращенные заботливыми женскими руками, буравили в тоннелях мокрый грунт белые шляпки шампиньонов, и сыто хрюкали в своих загонах свиньи».

Ольга Славникова, автор романа «2017», дает любопытные интервью: «Семья мутирует… Главный мутагенный фактор - рост продолжительности жизни. Сегодня нормальным считаются два брака за жизнь. Скоро нормой будут и пять, и шесть», - но блестящую литературную модель подвергшейся мутации семьи предложить читателям не спешит.

«Мечеть Парижской Богоматери» Елены Чудиновой, «На будущий год в Москве» Вячеслава Рыбакова, «Крепость Россия» Михаила Юрьева, «Демгородок» Юрия Полякова, не говоря уже о работах литераторов первого ряда (Сорокин, Пелевин, Толстая) - это, господа, политика. Не до семьи.

Меж тем весь прошлый век институт семьи утопическую литературу очень даже интересовал.

«В голове болезненно горели слова, обрывки фраз, только что слышанных на митинге Политехнического музея: „Разрушая семейный очаг, мы тем наносим последний удар буржуазному строю“, „Наш декрет, запрещающий домашнее питание, выбрасывает из нашего бытия радостный яд буржуазной семьи и до скончания веков укрепляет социалистическое начало“… Ноги машинально передвигались к полуразрушенному семейному очагу, обреченному в недельный срок к полному уничтожению, согласно только что опубликованному и поясненному декрету 27 октября 1921 года». Это Александр Чаянов, «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920).

А вот Яков Окунев, «Грядущий мир» (1923).

«Она не доканчивает своей мысли; в ум ее врывается мысленный ответ Стерна: „Семьи у нас нет, мы свободно сходимся и расходимся“.

- А дети? Куда вы деваете детей? - горячо блестя глазами, спорит Евгения.

- Дети - достояние Мирового Города. Они воспитываются на Горных Террасах. Мы как раз летим туда. Вы увидите».

А вот Иван Ефремов, «Туманность Андромеды» (1957).

«Но мне невыносима мысль о разлуке с маленьким, моим родным существом, - продолжала поглощенная своими мыслями астронавигатор Низа Крит. - Отдать его на воспитание, едва выкормив!

- Понимаю, но не согласна. - Веда нахмурилась, как будто девушка задела болезненную струнку в ее душе. - Одна из величайших задач человечества - это победа над слепым материнским инстинктом. Понимание, что только коллективное воспитание детей специально отобранными и обученными людьми может создать человека нашего общества».

Наконец, вспоминается Аньюдинская школа-интернат, в которой растут юные герои «Полдня». Стругацкие вообще убеждены, что детям нужен не родитель, а Учитель. Помимо Чаянова, безусловного сторонника неопатриархальных династий, все процитированные создатели счастливых миров грядущего склоняются к мысли, что семьи в будущем не будет. Далее их, естественно, тревожит вопрос - а что же дети? И детей с большим или меньшим успехом отправляют на горные террасы.

Главную же интригу семьи будущего угадал один только российский литератор - Алексей Иванов.

Он придумал фамильон - группу, состоящую из неравного числа женщин и мужчин, сплоченных вокруг единого лидера (ну, обзовем его с вульгарной грубостью альфа-самцом; главное же, это руководитель, харизматик), связанных друг с другом сложными сексуальными отношениями - с историей, с нервом. И, естественно, с общей целью. Выжить, преуспеть, в идеале - воспитать детей.

Вот формула брачного кризиса от Иванова. «Попросту говоря, семья сделалась нежизнеспособной. Одного супруга слишком мало, а одного ребенка слишком много».

Нечто похожее изобретают хитроумные американцы. Например, совокупная семья. Эти семьи появятся в результате все большей популярности динамической полигамии, то есть, попросту говоря, увеличения числа разводов и вторичных браков. Дети от «бывших» браков воспитываются вместе то в одной, то в другой «новой» семье обоих родителей. Эмоциональные последствия развода (чувство вины, ощущение провала), скорее всего, будут изжиты в ближайшие пятьдесят лет, и вот семьи с многочисленными назваными родителями и многочисленными, в разной степени родными детьми объединяются в ближайшем соседстве или под одной крышей - для наиболее комфортного самочувствия маленьких ангелов. Эти гигантские, могучие династии станут основной формой семьи будущего.

Одновременно допускаются все разновидности облегченных браков - гостевой, пробный, сезонный, стокгольмский (называемый в России гражданским), экстерриториальный, договорный, серийный и проч. О господи! Проч., проч. отсюда, тут хоронят наше теплое, нежное двузарплатное домохозяйство.

Главная идея американских социологов в том, что уходящая в небытие индустриальная семья, или семья «второй волны» (он, она, дети; коттедж, газонокосилка; «не шумите, папа устал на работе»; «не кричи на меня, животное, я не виновата, что ради семьи пожертвовала карьерой») в качестве цементирующего материала использовала монополию на законный секс, а теперь этот цемент раскрошился. Не держит. Итак, фундамент - законный секс; а завитушка - любовь. Отсюда следующая модель краха: «Ты меня больше не хочешь; тянуть постылое сожительство ради детей не имеет смысла, дети нас поймут, когда вырастут».

А новая семья, говорят футурологи, напротив, будет сочетать сексуальную свободу с тщательнейшей заботой о детях. Собственно, семьи и будут создаваться только ради совместного воспитания детей.

А в самом сердце России на красном многотоннике «вольво» ездят по великим дорогам русского товара Славик и Наташа, легенда страны дальнобойщиков. Подбирают с обочин проституток, учат их жизни. Холодно, страшно стоять на обочине глухой еловой трассы. И однажды случится чудо: грозно и дивно загорятся далекие фары, откуда ни возьмись явится красная фура. Остановится, и желтым комнатным светом затеплится кабина, а в ней обнаружатся улыбающиеся добрые люди - он и она, чехлы в цветочек, кофе в термосе, душ за стеной.

И скажут ласковые люди замерзшей девице:

- Ты нас не бойся, мы семья будущего!

Вот тут она, наверное, и испугается до смерти.

Славик Меньшиков и Наташа Нескородева действительно продали две квартиры (подмосковную и тверскую) и купили на двоих свою красную фуру. Люди они диковинные - любят свой живописный труд. Редко когда ночуют две ночи в одном и том же месте, подряжаются возить грузы и за Урал, и в Сибирь, и в Германию, и в Эстонию. Грузы выбирают с романтической прихотливостью капитана Грея из «Алых парусов»: тот охотно возил фрукты и сандаловое дерево, они охотно возят вещи для домашнего обихода - ковры, посуду, мебель, шубы, елочные украшения, петарды, электрические чайники.

Любят ли их на трассе? И любят, и судят, и обсуждают. Считают ли странной семьей? Все поголовно так и считают.

Оба они активисты движения чайлд-фри, оба сделали операцию по стерилизации. Наташе 38 лет, Славику - 43.

- Свой долг перед государством мы выполнили, - говорит Наташа,- у нас на двоих трое детей. У меня двадцатилетняя дочь, уже замужем, и у Славика два взрослых ребенка. А больше детей мы ни за что не хотим.

- Почему, Наташа? - спрашиваю я.

- Потому что нынешние семьи - это пристанище неудачников. Друг за друга держатся, за детей держатся, врут друг другу, что ради семьи живут. И детей своих учат «быть как все».

- Но вы-то научили бы по-другому?

- Нет, - вздыхает Наташа, - у нас воспитывать не очень-то получается. Для этого ведь талант нужен. Вот если бы были в деревнях и поселках настоящие Учителя, с большой буквы.