Среди арестованных находились генерал С. Е. Молчанов, бывший командир Тамбовского полка, впоследствии дивизионный командир, человек безукоризненной нравственности, храбрый, суровый солдат, проделавший несколько войн, бывший Иркутский губернатор, отец и сын Бантыши-Каменские, отец и сын Фисаковы, Б. В. Дудухалов, Судаков, Бабанов, Сабодаро, Лукьянчиков, одна женщина и другие.

«В приемной коменданта, - рассказывает Н. Т-ий, - приведенные сели вдоль стен на стульях. Конвойные, совсем молодые парни, столпились у входной двери. У трех дверей стали часовые Чайковского лагеря.

После недолгого ожидания из комендантской комнаты выходит моложавый матрос с большим немецким железным крестом на груди, товарищ Эдуард, и ломаным языком проверяет список приведенных.

- Полковник Молчанов здесь?

- Здесь, только не полковник, а генерал-майор в отставке, - спокойно, с достоинством, не вставая со стула, ответил генерал.

- А, даже генерал! - воскликнул матрос, - еще лучше, очень приятно! - и при этом засмеялся, а вместе с ним загоготал и весь конвой.

Присутствовавшие сидели пораженные. На лице генерала скользнуло волнение, подавляемое сильною волей.

- Вы спрашиваете, здесь ли полковник Молчанов. Я отвечаю на ваш вопрос, что здесь, только не полковник, а генерал в отставке, - без видимого волнения, несколько упавшим голосом произнес генерал.

- Такая-то? - продолжал матрос.

- Здесь, - ответила молодая цветущая женщина, хорошо одетая, с большим узлом постельных принадлежностей в руках.

- А, сразу видно, что спекулянтка, - ухмыльнулся матрос.

Допрос продолжался в том же духе. Опрошенных поочередно вводили к коменданту и обыскивали. Через 2-3 часа из «комендантского дома» вывели людей в одном белье. На основании донесшихся звуков револьверных выстрелов Н. T-ий делает вывод, что этих людей расстреляли.

Однако, по приведенным выше данным раскопок, теперь можно уже определенно установить, что до расстрела жертвы подвергались пыткам и истязаниям.

Прапорщик Смиренномудренский, допрашивавшийся тем же латышом Эдуардом, так характеризует процедуру допроса:

«Безграмотно и бестолково записывались из показаний факты самые несущественные, и совершенно игнорировалось то, что даже с точки зрения большевиков могло иметь какое-нибудь значение; я решительно ни в чем не был виновен, и при всех властях, какие только были в Poccии, я признавался совершенно не способным к военной службе и до этого был на излечении в Крыму. Целые сутки протянулись в неизвестности, утром меня отправили в каторжную тюрьму».

Бестолковость допросов - вот то, на что указывают почти все те, кому удалось вырваться из чрезвычайки. По-видимому, это была одна формальность, которая не имела значения на ход дела, обусловленный иными соображениями.

С. Д. Ильину было предъявлено обвинение в убийстве.

- Помилуйте, - возразил он, - я на своем веку мухи не убил! В чьей же смерти меня подозревают?

- Это не важно. И для нас не обязательно указывать.

Было совершенно ясно, что участь его была уже предрешена. В ту же ночь его не стало. Вот еще один образец допроса:

- Ваша фамилия? Какой партии? Что вы имеете? Вы обвиняетесь в контрреволюции и в агитации против Советской власти: вы выругали Троцкого жидом.

- Помилуйте, когда? Где?

- Тогда докажите, что этого не было. У нас есть на этот счет партийное сообщение.

После этого допроса обвиняемого отправили в камеру и выдерживали до тех пор, пока его родственники не «капитулировали» откупом.

Пытки

При допросах, как мы видели уже, применялись пытки. О том говорят рассказы очевидцев.

Следственная часть чрезвычайки работала обычно по ночам. Арестованного извлекали из камеры часа в 2-3 ночи и уводили куда-то. До оставшихся доносились крики истязуемых, заглушаемые шумом кутежа и пением веселящихся сотрудников коммунистических застенков. Часто допрашиваемых доставляли обратно с обвязанными полотенцем головами, окровавленной спиной и другими отметками коммунистического суда.

Чаще применявшиеся пытки состояли из обваривания кипятком частей тела, уколов под ногти и битья железными шомполами.

Особенно отличался своей жестокостью член «пятерки» Израилит. Он избрал своей специальностью пытать молодежь, бессознательно называвшую имена даже малоизвестных ей людей. Это он пытал Башинского и Якимова, совершивших не одно ночное путешествие в камеру «товарища следователя» Израилита. Но Израилиту было все же далеко до коменданта Чайковской чрезвычайки, Саенки.

В очерке «В каторжной тюрьме» В. Смиренномудренский дает такой портрет Саенки:

«Издерганный дегенерат, кокаинист с браунингом в дрожащей руке, весь в пулеметных лентах, явный садист - он производил жуткое впечатление».

А вот что пишет о нем Носович, пять недель томившийся в Чайковской чрезвычайке:

«И вот мимо нас, построенных в ряды, как на параде, торжественно и самодовольно прошелся злой гений Чайковской улицы, главный бес концентрационного лагеря, „Сам Саенко“, с фатоватым и наглым молодым человеком таинственной профессии, таинственной национальности, „товарищем Эдуардом“. Крики, угрозы расстрела составляли вокруг них ту особую атмосферу, тот всегдашний вихрь, в котором оба вращались».

Разбор дел, чинимых Саенко, не имел ничего общего с судебным следствием. Это было сплошное убийство.

«Среди нашей монотонной жизни, - пишет В. Смиренномудренский, - мы с особенной жутью ожидали приближения рокового автомобиля „товарища Саенки“. Каждый раз он вырывал несколько жертв и убивал - да, просто убивал, стрелял или рубил, смотря по настроению».

Смиренномудренский приводит образец разбора дел Саенкой. Это было уже в то время, когда добровольцы приближались к Харькову. Власти решили расправиться со своими жертвами. 22 июня в каторжную тюрьму явилась комиссия по разгрузке тюрьмы: Саенко в сопровождении председателя чрезвычайного трибунала Буздалина и члена трибунала Пятакова.

«Начался разбор. «Встать всем в один ряд!» - скомандовал Саенко. И торопливо, переходя от одного к другому, без всяких документов, не давая возможности даже в кратких словах изложить суть дела, комиссия по разгрузке давала заключения. Впереди меня стоял полковник Зарубин, инвалид с рукой на перевязи.

- За что сидите?

Лицо у Саенки вдруг задергалось, и в каком-то припадке исступления, весь белый, с красными пятнами, он задал ему роковой вопрос:

- Вы офицер?

- Да, я инвалид.

- Без разговоров сюда, к расстрелу!

- Позвольте, выслушайте.

- Нечего говорить. Сейчас же к расстрелу, к стенке!

И Саенко быстро подошел ко мне:

- Вы кто?

- Я прапорщик в отставке по болезни. Имею отставку от советских властей.

- Оставить, - коротко сказал Буздалин.

Но товарищу Саенке достаточно слова «офицер». Он записал меня к себе на бумажку и положил в карман; я понял, что стал обреченным».

Жизнь в заключении и казни

Самая жизнь заключенных представляла из себя сплошную, тягучую пытку. Арестованные толпились в грязных зараженных подвалах в сырости и тесноте. Так, например, в помещение 7Ч9 аршин было втиснуто 53 человека.

Кормили плохо. Если же родные приносили что-либо заключенным, администрация чрезвычайки устраивала своеобразную коммуну, распределяя принесенные продукты между всеми обитателями чрезвычайки, причем отделяла на свою долю львиную часть.

Были введены принудительные работы, грязные и унизительные. Комендант Сумской Судаков, любил сам присутствовать при этом. Ему доставляло особое наслаждение смотреть, как почтенные люди, особенно духовного звания, занимались очисткой отхожих мест, выбирая нечистоты без лопаты, голыми руками.

Но даже принудительные работы, поначалу казавшиеся такими страшными, потом радовали заключенных, так как давали им возможность убивать время. Худшей пыткой было нравственное состояние. Обвиняемые никогда не знали своей участи.