Незаметно в суете однообразных будней подойдя к своим сорока, Олеся Якунина успела вкусить по капле многое и не успела ничем желаемым насла­диться.

Серые, похожие на пальцы рук будни начинали исподволь угнетать ее повторяемостью и кажущейся безысходностью, но еще не настолько, чтобы впасть в отчаяние и бессилие под грузом обстоятельств. Жизненное про­странство было до отказа заполнено работой, заботой о детях, — старшая Оля заканчивала школу, младшая, Светка, внешне и характером очень похожая на мать, была только в 5-м классе. Уход за больной сестрой: Екатерина Георги­евна была на двенадцать лет старше сестры и, страдая жестокой гипертонией, не могла дождаться пенсии. Кроме этих забот уйму времени забирали «нале­ты» на магазины, бесконечные очереди и кухня. Не признавалась в усталости и на вопрос коллег «Как жизнь?» отвечала: «Типичная жизнь рядовой совет­ской женщины, которой некогда задумываться об истоках, политике, истории и прочем». Среди сотрудниц она выделялась не только стройной фигурой, но и естественной непосредственностью и незлобивым остроумием. Крохи сво­бодного времени проводила в уединении — любила природу, ездила с млад­шей в ботанический сад, в парк, хорошо ориентировалась в названиях множе­ства цветов и трав. Если же случалось не выбраться из-за непогоды, болезни дочери — уединялась в своей двухкомнатной квартире, сидела допоздна на кухне, глядя на деревья под окном, пила чай или кофе со сливками, без осо­бого интереса пролистывая дневную прессу. Она не стыдилась признаваться коллегам, что так до сих пор и не прочла нашумевшего когда-то романа «Сто лет одиночества». Она покорно несла свой крест, не веруя в Бога, в спаситель­ную миссию церкви, в справедливость общества, полагалась исключительно на природный оптимизм и собственные силы.

Ее муж Август Ключников занимал скромный пост в республиканском центре стандартов и метрологии. Она исключительно редко с ним ссорилась и не подвергала нервной ревизии их семейные отношения, смирившись с мыслью, что человека перевоспитать невозможно. Коль природа наделила упрямством, тугодумством, замкнутостью, уж лучше найти ключ, чтобы использовать эти качества во благо семье. Это благо долго держалось на грани постоянной нехватки денег, отказа от модных и дорогих вещей, вынуж­денного ограничения желаний. Возможно, в сравнении с описанными люби­мым ею Достоевским петербургскими женщинами она жила лучше. Опять же, не сетовала. Помечтает, помечтает, сидя на кухоньке за чашкою кофе, и хорошо на душе, вроде и мечта осуществилась. Четыре года она никак не могла купить себе приличную песцовую зимнюю шапку. Носила — благо зимы последние выдались не морозными, — старенькую фетровую шляпку, которую во дворе больницы стыдливо прятала в сеточку и покрывала голову сиреневым полушерстяным платком. У Августа несколько лет назад обна­ружилась язвенная болезнь, от которой он, напуганный до смерти, удачно излечился. Мучили — он был старше ее на три года — головные боли, пере­пады артериального давления. Донимал просьбами измерить давление после обильной еды, перед сном, после прогулки. Выводил для себя параметры и графики поведения, обложившись гороскопами, лунными таблицами, рас­писывая год на дни с биологически вредными ритмами и неблагоприятными магнитными полями. При малейшем недомогании амебою расплывался на тахте, и уже ни одна ее просьба, разве что пожар у соседей, на него не дей­ствовала. Они и не заметили, как их юношеская привязанность, похожая на любовь, переросла в обыденную привычку жить рядом. Он был партнером, а не супругом. Собственно, и она не назвала бы чувство к нему большой любовью. Пылко полюбила она в девятнадцать лет своего однокурсника. Обманывал он ее, не верил в искренность чувств, а может, по молодости не смог оценить ее порыва. Пользовался успехом у студенток и потому нагл был до предела. Она все же отказалась лечь с ним в постель до росписи в ЗАГСе. На что он дерзко ответил: «Да я сплю с каждой второй из группы. Наивная, я тебя год уговаривать не стану». — «Не верю!» — вырвалось у нее нечто подобное на крик. «А ты поинтересуйся у своей подружки Светы, от кого она беременна. Посмотри на свою худобу. Кого ты из себя корчишь? Не грудь, а прыщики». Она затравленно молчала. Выплакалась на груди у еще живой тогда матери.

Светка родила мальчика, бросила институт, переквалифицировавшись в медсестру. Он на ней не женился, выбрал выгодную партию — дочь про­фессора.

С Августом познакомились в поезде: она возвращалась из столицы с кур­сов повышения, он ехал из Смоленска в Минск по обмену опытом. Тогда его мать после развода с отцом еще жила в Смоленске, это уже позднее вышла замуж (опять же за военного, на этот раз отставника) и переехала в Могилев. Текла в его жилах частица литовской крови, русской, белорусской... но Август никогда всерьез и глубоко не интересовался корнями рода, фамильными гер­бами... Он уютно чувствовал себя в одежде «советской земли человека». Всю ночь они проболтали в тамбуре. Открытая, разговорчивая, бесхитростная, она оставила ему свой рабочий номер телефона. Он ей позвонил 25 мая, в день рождения. Она встретила его на вокзале.

— Вот. Я выписался из Смоленска. Приехал к тебе. Выходи за меня замуж. Это серьезно.

Кроткое женское сердце растаяло. Такая нестандартная откровенность, искренность сразили ее. Как, однако, разнятся эти два дня рождения. Тогда, когда он подарил ей гранатовое ожерелье, и сегодня, в день сорокалетия, когда он, лежа на тахте, почти безучастно предложил: «Давай пройдемся по лоткам и магазинам да купим тебе чего-нибудь на день рождения».

Пошли. Изрядно устали. Он нервничал.

— Это тебе не нравится?

— Да так, — равнодушно отвечала она.

— Хорошо. Тогда не будем зря выбрасывать деньги. Мне предстоит командировка в Вильнюс, я тебе оттуда настоящую вещь привезу. Там у меня сестра, как помнишь, по линии отца... она знает, где и что модное купить.

На том и порешили. Вечером, возвращаясь с работы, он в переходе у филармонии купил пять тюльпанов. Она больше для приличия поцеловала его в холодную щеку. Удивила старшая Оля: впервые в жизни самостоятельно испекла торт, а младшенькая Лиля втайне от мамы вышила на платке боль­шую розу и на деньги из собственных сбережений купила букет гвоздик.

Август за ужином между прочим заметил, что торт ему не понравился. Старшая дочь вспыхнула, до смерти обиделась на отца, всегда его недо­любливая и считая, что он недостоин мамы. Сказала грубое слово. Август вспылил и ушел к телевизору. Майский вечер заканчивался для нее обыден­но-привычно. Уложила детей, помыла посуду, приняла ванну и вернулась в кухню. Муж все еще досматривал второй международный матч по футболу на Кубок мира. Оставалось десять минут. Она терпеливо ждала. Наконец улеглась в постель. Он монотонно, не спеша начал гладить ее ногу выше колена. Она лежала недвижимо. Август, дыша винным перегаром и густым никотином, целовал мокрыми губами шею, грудь. Она, чтобы не слышать этого противного винно-табачного запаха, обхватив его руками, уткнулась своим курносым носиком в его ключицу. Он, втискивая губами сосок в грудь, гладил бедро.

— Ты у меня стройна, как восемнадцатилетняя.

Ей не хотелось отвечать, она устала. Желала одного: скорее бы у него все завершилось, да уснуть мертвым сном... Она, искренняя во всем, никог­да перед мужем не разыгрывала буйный темперамент и взрывную страсть, наоборот, с каждым годом все больше и больше считала себя холодной, если не фригидной женщиной. И Август старался явно не реагировать на ее холод­ность, просто, эгоистично, молча, без лишних ласк, изредка, когда этому спо­собствовали биологические дни, выполнял супружеские обязанности...

Утром, по сложившемуся ритуалу, она взяла с собой на работу две бутыл­ки шампанского, килограмм мандаринов и два торта, чем расстроила свою заведующую, у которой день рождения ожидался через две недели и которой было уже негоже приносить одну бутылку вина.

Собрались в третьем часу в ординаторской, заперли двери от чужого глаза.