Итак, говорим, что, как тело создано из четырех стихий, потому что от огня имеет оно теплоту, от воздуха — прохладу, от земли — сухость и от воды — влажность, так душа проста, разумна и бессмертна, однако же не прежде тела приходит в бытие.
Пифагор, Платон, Плотин и его единомышленники, признавая души бессмертными, утверждали, что они существовали прежде тел, что есть бесчисленное некое множество душ и согрешившие посылаются в тела, чтобы, очистившись через таковое наказание, снова возвратиться в свое место, а возлюбившие в телах жизнь беззаконную посылаются в бессловесных животных и души людей жестоких, вредоносных — в пресмыкающихся, хищных — в волков, дерзких — во львов, хитрых — в лисиц. Такие–то нелепые басни слагали некоторые! О перипатетиках же говорят, что они отрицали и бессмертие душ.
А мудрейшие из врачей душою называли благорастворение тела, и эту мысль подали им бывающие с телом болезни — разумею падучую болезнь, удар и сумасшествие. Поскольку в каждой из этих болезней терпит вред и приводится в бездействие умственная сила, то заключили они, что благорастворение тела есть душа. Но им должно было рассудить, что и играющий на лире, если лира не настроена хорошо, не покажет на ней своего искусства, потому что слишком натянутые или сделавшиеся слабыми струны нарушают стройность звуков; если же иные порваны, то музыкант совершенно приводится этим в бедствие. То же можно видеть в свирелях и в других инструментах. Так, протекающая и не по правилам искусства устроенная ладья обращает в ничто искусство кормчего; так, разбитые в ногах и по природе медлительные кони, а также повреждения в колесницах отнимают ловкость у ездока. Так, конечно, и душе некоторые телесные болезни не позволяют показывать деятельность разумной силы. Но, как скоро делается болезнь в языке, затрудняется слово; от болезни в глазах деятельность зрительной силы не имеет уже места в этой части тела. Если болезнь коснется мозговой оболочки, то испорченность паров или соков повреждает мозг, и он, наполняясь ими, не принимает в себя душевной деятельности, но уподобляется утопающему в воде, который, как только может, бьется руками, ногами и всеми частями тела. Поэтому благорастворение тела — не сущность души, при благорастворении же тела сущность души оказывает собственную свою мудрость.
Но в это неразумие впали враги и злочестивые еретики; Карпократ, Епифан, Продик, каианы, антитакты и евтихиты распространяли еще более нечестивые бредни, ибо говорили, что души посылаются в тела совершать в них всякое непотребство и беззаконие и нечестивыми своими начинаниями угождать мироздателям–ангелам.
Но Церковь, покорствуя словесам Божиим, особенно гнушается этим учением еретиков, отвращается же басней и других лжеучителей и, веря Божественному Писанию, говорит, что душа создана вместе с телом и не в вещественном семени имеет начало своего создания, но изволением Творца приходит в бытие по образовании тела. Ибо божественный Моисей сказал, что сначала создано тело Адамово, а потом вдунул Бог душу. Взял персть от земли, и созда Бог человека, и вдуну в лице его дыхание жизни: и бысть человек в душу живу (Быт.2:7). Этого же вдуновения не называем с Кердоном и Маркионом какою–либо частью Божественной сущности — утверждаем же, что этим обозначается естество души, а именно что душа есть дух разумный и мыслящий. И в законах этот же пророк еще яснее научил нас, что сперва образуется тело, а потом вдыхается душа, ибо об ударившем беременную сказал: Аще изыдет младенец изображен, да будет око за око, зуб за зуб, и прочее: Аще же изыдет не изображен, тщетою да отщетится (Исх.21:22–24), а этим научает, что младенец, образовавшийся в утробе, одушевлен, а необразовавшийся — не одушевлен. Так и достойный всяких похвал Иов говорил ко Господу: Помяни, яко брение мя создал еси, в землю же паки возвращаеши мя. Или не яко же млеко измелзил мя еси, усырил же мя еси равно сыру? Кожею же и плотию мя облекл еси, костьми же и жилами мя сшил еси (Иов.10:9–11). И, показав этим предшествовавшее образование тела, потом присовокупил песнопение об одушевлении тела, ибо говорит: Живот же и милость положил еси у мене (12); упоминает после этого и о попечительности: Посещение же Твое сохрани мой дух (12); потом проповедует Божие всемогущество: Сия имеяй в Тебе, вем, яко вся можеши, и не возможно Тебе ничтоже (13). Почтил же Бог тело этим преимуществом по времени, чтобы установить равенство. Поскольку душу сотворил бессмертною, а тело — смертным, то телу дал старейшинство по времени, чтобы душа не величалась пред ним, преимуществуя и по естеству, и по времени.
10. О Промысле
Этому мнению о душе и о теле следует Церковь, научившись из слов Божиих. Ибо признает она Бога всяческих не только создателем, но и попечителем, распорядителем и правителем Вселенной. Всего несообразнее говорить, что Бог, хотя сотворил все не по собственной Своей нужде, а по единому человеколюбию, но не имеет попечения о том, что сотворил, и оставляет без присмотра тварь, как некую ладью, которая без груза и кормчего туда и сюда носится противными ветрами, ударяясь о скалы и утесы. Ненавистен нам безбожный Диагор, гнушаемся мы также и Эпикуром, который допускает, правда, Бога, но говорит, что Он погружен Сам в Себя и нисколько не чувствует того, что делается с тварью. Осуждаем и Аристотелево учение о Промысле, потому что пределом Промысла положил Аристотель луну, обвиняя Бога в одном из двух — или в бессилии, или в лености, так как или нет у Бога достаточной силы иметь попечение о всем, или есть сила, но по лености оставляет без управления наши дела. Но то и другое исполнено хулы. Ибо восхотевший создать и мельчайшие части твари как может быть назван бессильным? И может ли по лености нерадеть о том, что сотворил по неисчерпаемой благости? Но неразумие этих философов достаточно обличает Платоново учение о Промысле. Ибо Платон и одинаково с ним умствующие говорят, что Бог всяческих промышляет о всем. А если Бог промышляет, то этим изгоняются басни о судьбе, Парках и нитях. Ибо крайнее неразумие — при управлении Божием ладье Вселенной давать иного кормчего.
Надобно же в раздельности определить, что зависит от кормила Промысла и что предоставляется разумной силе души, что такое зло естественное и что носит это наименование, хотя не есть зло, а считается только злом. Поэтому в делах человеческих по самому естеству добры благоразумие, целомудрие, справедливость, мужество и другие части добродетели, а злы глупость, распутство, несправедливость, робость и все прочее этому подобное; богатство же, нищета, рабство, господство, здравие, болезнь и другие благополучия и злополучия в жизни человеческой занимают среднее некое место, потому что, как некие орудия, предлежат они людям, и лучшие из людей посредством того и другого из сказанного устраивают добродетель.
Можно найти, что изобилующие богатством и живущие в нищете имеют попечение о добродетели, и в здравии песнословят Благодетеля, и в болезни пребывают терпеливы, и рабы отличаются целомудрием и справедливостью; и опять другие, живя в нищете, любят порок и не только крадут, но даже отваживаются на грабление мертвых и на святотатство и, имея богатство, делают его орудием неправды, в здравии предаются гордости и кичливости, в болезни изрыгают хульные речи. А из этого нетрудно узнать, что богатство и нищета, рабство и господство и подобное этому от употребления ими тем, кто имеет в них часть, делаются то похвальными, то достойными порицания, как и железо иногда называем содействующим к жизни человеческой, когда, как плуг, заступ и вилы, возделывает оно землю, как серп, очищает растения, как топор и пила, служит к постройке домов и приготовлению разных сосудов, а иногда, смотря на меч и совершенные им убийства, иные именуют железо злоумышляющим на жизнь. Но не меч — вина убийств, а употребляющий его во зло; также не богатство и нищета и другая счастливая или несчастливая доля жизни достойны обвинения, а те, которые тем или другим пользуются вопреки законам. Если бы все это, взятое порознь, по самому естеству было худо, то не доставляло бы кому–либо добра. Однако же находим, что многие посредством этого преуспевали в добродетели. Поэтому оно — не зло, послужившее орудием к добру, и также не добро, сделавшееся для другого орудием к пороку; а потому занимает среднее место, как и врачебные вещества. Ибо опиум и цикута, если за полезное признаны для кого врачами, делаются предохранительными средствами, а если приняты против законов искусства, вредны и пагубны. Иногда даже хлеб и вино причиняют болезнь употребляющим их, потому что несоблюдение меры производит вред. Так благоуспешность и безуспешность в делах мудро управляющие ими обращают для себя в спасительные врачевства, а неразумно и нерассудительно ведущие себя заимствуют из этого средства к пагубе.
