Иван Нос и Федор Христианин были активными и деятельными сотрудниками Иоанна Грозного, создавшего в Александровской слободе нечто вроде певческой академии, куда входили самые известные и блестящие распевщики» собранные со всей Руси и занимавшиеся здесь самой разнообразной певческой деятельностью — исполнительской, педагогической, а также творческой, выражающейся в составлении новых песнопений. Именно такой многогранной фигурой являлся Федор Христианин, который обучал и совершенствовал методы распева — «мнози от него научишася и знамя его до днесь славно»; кроме того, он распел большим знаменем евангельские стихиры, дошедшие до наших дней, расшифрованные и изданные М. Браж-никовым. Об Иване Носе известно, что он «триоди роспел и изъяснил... будучи в слободе у царя Иоанна Васильевича, и святым многим стихеры и славники роспел он же. Да тот же

Иван распел кресто-богородичны и богородичны минейныя» [72, с.42]. Древнерусский распевщик не «сочинял» песнопений, но распространял некую мелодическую систему — конкретный распев на новые богослужебные тексты, еще не охваченные этой системой. Именно так поступали Федор Христианин и Иван Нос, движимые не жаждой сочинительства и самовыражения, но, будучи причастными соборному творчеству и ощущая себя живыми носителями богослужебной мелодической системы, они стремились распространить эту систему на все новые группы богослужебных текстов.

Говоря о расцвете московской певческой школы в XVI в., нужно сказать, наконец, и об одном из ее главных вдохновителей и организаторов — о царе Иоанне Грозном, страстном почитателе богослужебного пения, распевщике и гимнографе. Он не только предпринимает самые энергичные меры по организации певческого дела, вызывая в Москву, а затем и в Александровскую слободу самых выдающихся и знаменитых мастеров пения, не только руководит их работой, но и сам частенько поет в первой станице, составляет и распевает службы, совершенствует методы распева. До нас дошли две распетые им службы — московскому святителю Петру и иконе Владимирской Божией Матери, а также «Канон Ангелу Грозному воеводе». Службы святителю и иконе, имеющие совершенно особое значение для Москвы и Московского государства, были распеты Грозным, очевидно, в 1547 г. и явились конкретным продолжением духовной деятельности святителя Макария. Создание этих служб можно рассматривать как акцию, имеющую огромное религиозное, государственное и певческое значение. В этой акции Грозный проявил себя сразу как религиозный деятель, как государь и как выдающийся распевщик. Совмещение всех этих моментов в одном лице и в одном действии является поразительным примером совпадения и неразрывного единения духовных, государственных и профессионально-певческих устремлений. Такая гармоническая синтетичность, характерная для XVI в., не имеет аналогов в последующей истории России.

Однако неверно было бы думать, что вся певческая жизнь XVI-XVII вв. была сосредоточена исключительно в Москве, ибо XVI в. характерен именно наличием местных школ. Так, уже упоминаемый ранее ученик Саввы Рогова Стефан Голыш явился основателем усольской или строгановской школы. О нем можно прочесть, что он «ходил по градомъ и учил Усольскую страну и у Строгановых училъ Ивана по прозвищу Лукошко, а в иноцехъ был Исайя, и мастер его Стефан Голыш много знаменного пения роспел»[72, с. 42]. Так древнерусская система распалась как бы на два варианта, на две основные редакции — московский, или Христианинов, перевод и перевод Усольский. Позже Александр Мезенец напишет о них, что «старый Христианинов переводь во многих лицах и разводах и попевках со усольским мастеропением имеет различие». От тех же времен до нас дошел целый ряд песнопений отдельных рас-певщиков, среди которых можно назвать Опекалова, Радилова, Фаддея Никитина и некоторых других, отличающихся сочетанием в себе вкорененности в традицию с четко отработанным личным мастерством.

О высокой степени квалификации и профессионализма можно судить по показаниям, данным в 1666 г. вологодским певчим Иваном Ананьевым, в которых он перечисляет все то, что умеет петь. (Буквы ВПН, встречающиеся в нижеследующем тексте, обозначают строчные голоса — верх, путь и низ). «Обедню златоустову ВПН и постную ПН Задостойники ПН и обиход строчиной ПН и демественный ПН и охтай ПН и праздники господские ПН и трезвоны во вес год ПН низ, путь пел обедню демественную ПН, и стихеры евангельские с светильны и збогородичны ПН, и царски стихи которые у нас в переводах есть ПН, и часы царские все трои ПН, канун греческий воду прошед ПН, катавасию отверзу уста моя ПН, катавасию осмаго гласу море огустевая ПН, блаженны на осемь гласов ПН, треоди постную и что поют на мере и из те пою все низ и путь». Эти показания свидетельствуют как о незаурядном объеме памяти древнерусского распевщика (ибо все перечисленное исполнялось наизусть), так и о прочности и устойчивости строчной традиции, то есть об упоминаемом уже сочетании личного мастерства с вкорененностью в традицию.

Но с течением времени гармоничность этого сочетания начала нарушаться, и личное мастерство, стремление к проявлению личной инициативы, порой стало перевешивать силу традиции и стремление ей следовать. Одним из ранних примеров такого перекоса может служить деятельность головщика Троице-Сергиева монастыря Логгина, который в «хитрости пения и чтения первый бяше. В пении же многое искусство имея, на един стих разных распевов пять или шесть, илй-десять полагал, и многи ученики обучал. Племянника своего Максима научил пети на семнадцать напевов разными знамены»[72, с.66–67]. Эти различные мелодические варианты одного текста, во множестве появившиеся в XVII в., обозначались в рукописях как «ин перевод», «ин роспев», «произвол» и представляли собой по существу переход к композиторскому мышлению.

Против этой тенденции вообще и против деятельности Логгина резко выступил архимандрит Дионисий. Столкновение архимандрита Дионисия с головщиком Логгином есть столкновение двух противоположных начал — древнерусской певческой традиции и нарождающегося композиторского мышления; концепции ангелоподобного пения и концепции музыки. Архимандрит Дионисий, продолжающий линию «Валаамской беседы», обнажил и показал духовный корень деятельности Логгина, связав тягу к мелодическому произвольному творчеству с эгоистическим самоутверждением и гордостью: «И сие, отче Логине, не тщеславие ли, не гордость ли, что твои ученики где ни сойдутся, тут и бранятся». Подробности и причины этой брани более детально описаны у инока Ефросина: «Да и меж собою тыя краснопевцы укоряюшеся друг другу поносят. Себе же кождо величает и хваляся глаголет: «Аз есмь Шайдуров ученик». А ин хвалится: «Лукошково учение», и ин же: «Баскаков перевод», а ин: «Дуткино пение», а ин: «Усольской», а ин: «Крестьянинов», а прочий — прочих ...» [72, с.71]. Гордость порождает зависть, зависть порождает потребность навредить потенциальному сопернику: «А егда видят кого остроумна естеством и вскоре познаваюша пение их и знамя, тогда они ис-полньшеся зависти, сокрывают от учеников своих древних мастеров своих добрые переводы и учат пети по перепорченым не с прилежанием того ради, дабы кто от ученик их не был гораздее его» [72, с.71]. Так нестроение и порча певческой системы ставятся в прямую зависимость от жизненной порчи и жизненного нестроения, стремление к самовыражению и самочинию ведет к разрыву с традицией и разрушению ангелоподобности пения, творение воли своей ведет к небрежению творения воли Божией.

Гордости и своеволию, лежащим в основе желания создавать все новые и новые переводы, приводящие к сумятице различных распевов и к хаосу, архимандритом Дионисием и иноком Ефросином противопоставляются смиренномудрие", и послушание, выражающиеся в следовании традиции и строгом соблюдении ее, ибо только традиционность может обеспечить истинный порядок и преодолеть хаос. И в этом пункте снова — в который раз — мы должны обратиться к делу, совершенному Александром Мезенцем, ибо проблема, решенная им и есть проблема традиции и своеволия, смиренномудрия и гордости, чина и бесчиния, мелодического порядка и хаоса. В научной литературе прочно закрепилось определение старца Александра Мезенца, характеризующее его прежде всего как теоретика, но такое определение значительно сужает наше представление о нем и по существу своему является абсолютно неверным, как неверным является большинство попыток приложения наших современных понятий к явлениям древнерусской жизни. Старец Александр Мезенец — это распевщик, причем не просто распевщик, но один из самых выдающихся распевщиков Древней Руси. Заслуга его заключается в том, что дело архимандрита Дионисия и инока Ефросина, отстаивавших древнерусскую традицию, было доведено им до конкретного профессионального воплощения. Если новоявленные «краснопевцы» по гордости и зависти скрывали и портили «древних мастеров добрые переводы», то комиссия под руководством старца Александра Мезенца, напротив, собрала рукописи, содержавшие эти добрые переводы за период четыреста лет «и вящще», используя материалы этих рукописей для создания единой упорядоченной мелодической системы. Обращение к традиции начинается с отсечения своеволия и самочиния, вот почему борьба за ангелоподобие пения есть борьба за ангелоподобие жизни. И вот почему исправление певческой системы, возвращение ей утраченного облика по сути дела есть возвращение к живым истокам древнерусской аскетики. Именно в этом воссоздании древних высоких образцов, в этой апелляции к «свидетельству с небеси» Валаамской беседы и заключается конечный смысл певческой деятельности старца Александра Мезенца, являющегося примером средоточия созидательных сил древнерусской культуры для всех тех, кто стремится проникнуть в тайну единства жизни и пения.