Во седьмомъ году восьмой тысячи
Наѣзжалъ царище Кудрянище
Ко тому ли городу Чернигову.
Онъ князей бояръ всѣхъ повырубилъ;
Благовѣрнаго князя Ѳедора
Онъ подъ мечъ склонилъ,
Голову срубилъ.
Оставалося чадо малое,
Молодой Егорей свѣтло-храбрый:
По локоть руки въ красномъ золотѣ,
По колѣна ноги въ чистомъ серебрѣ,
И во лбу солнце, во тылу мѣсяцъ,
По косицамъ звѣзды перехожіи.
Онъ того, собака, не пытаючи,
Началъ Егорья — свѣта мучити
Всякими муками да разноличными.
Началъ онъ Егорья топорами сѣчь:
Топоры все зубье прикрошилося,
А Егорья-свѣта не уязвило,
Не уязвило, не укровавило.
Онъ того, собака, не пытаючи,
Началъ онъ Егорья пилой пилить,
У пилы все зубье прикрошилося,
Прикрошилося, все приломалося,
А Егорья-свѣта не уязвило,
Не уязвило, не укровавило,
Онъ того собака, не пытаючи,
Началъ Егорья водой топить,
Колесомъ вертѣть:
Колесо въ щепу все приломалося,
А Егорья-свѣта не уязвило,
Не уязвило, не укровавило.
Онъ того, собака, не пытаючи,
Началъ онъ Егорья въ котлѣ варить:
Егорей-свѣтъ въ котлѣ стойкомъ стоить,
Стойкомъ стоитъ, самъ стихи поетъ,
Стихи поетъ все херувимскіе,
Подъ котломъ растетъ трава муравлена
Растутъ цвѣточки лазоревы.
Онъ того, собака, не пытаючи,
Копалъ погреба глубокіе,
Долины погребъ двадцати саженъ,
Ширины погребъ тридцати саженъ,
Глубину погребъ сорока саженъ,
Посадилъ Егорья — свѣта съ матерью
Во тотъ погребъ во широкой:
Задергивалъ рѣшотки желѣзныя,
Желтымъ пескомъ призасыпывалъ,
Сѣрымъ каменьемъ призаваливалъ,
Муравой травой замуравливалъ.
Онъ пошелъ, собака, похваляется:
«Не бывать-ска Егорью на святой Руси,
Не видать Егорью свѣта бѣлаго,
Свѣта бѣлаго, солнца краснаго».
По Егорьевой было по участи,
И по Божьей было по милости,
Стонка завѣвали вѣтры буйные
Изъ того изъ далеча чиста поля;
Мураву-траву всю размуравило,
Сѣро каменье все приразвалѣло,
Желты пески всѣ приразвѣяло,
Рѣшеточки всѣ прираздергало,
Выходилъ Егорей на святую Русь,
Увидалъ Егорей свѣта бѣлаго,
Свѣта бѣлаго, солнца краснаго,
Сталъ просить благословенія,
Благословенія матушки родимыя
Поѣхать къ Кудревяну Кудреянищу
Изместить обиды всѣ родительскія.
Унимаетъ его матушка родимая:
«Не поѣзжаій: у Кудревяна Кудреянища
Есть три заставы, три великія;
Первая застава великая:
Стоятъ лѣса темные,
Они засѣли до неба;
И стиглому и сбѣглому проходу нѣтъ,
И удалому молодцу проѣзду нѣтъ.
А другая застава великая:
Стоятъ двѣ горы высокія,
Разойдутся, да вмѣстѣ столкнутся.
Ни стиглому, ни сбѣглому проходу нѣтъ,
Ни удалому молодцу проѣзду нѣтъ».
Ой же ты — матушка родимая!
Не Божіимъ все есть изволеніемъ —
Все вражіимъ навожденіемъ!
Поѣхалъ удалый доброй молодецъ;
Пріѣхалъ къ лѣсамъ темныемъ.
«Ой все вы лѣсы, лѣсы темене!
Полноте-ко врагу вѣровать,
Вѣруйте-ко въ Господа распятаго,
Самаго Егорья-свѣта храбраго!»
Стали лѣсы по старому,
Стали лѣсы по прежнему.
Проѣхалъ Егорей-свѣтъ храбрый.
Пріѣхалъ къ горамъ высокимъ:
«Полноте-ко горы врагу вѣровать!
Вѣруйте-ко въ Господа распятаго,
Самаго Егорья — свѣта храбраго.»
Стали горы по старому,
Стали горы по прежнему;
Проѣхалъ Егорей — свѣтъ храбрый.
Пріѣхалъ къ рѣкѣ огненной:
«Полно-ко рѣка врагу вѣровать!
Вѣруй-ко въ Господа распятаго,
Самаго Егорья — свѣта храбраго!
Стала рѣка по старому,
Стала рѣка во прежнему.
Колотятъ платье двѣ дѣвицы,
Двѣ русскія полоняночки:
„Ой же ты удалый добрый молодецъ.
Есть еще у Кудреяна Кудреяныча.
Есть три заставы, три великія:
Первая заставь сидитъ надъ крыльцомъ птица:
Унесетъ тебя въ чисто поле,
Малымъ дѣтямъ да на съяденье.
Надъ крыльцомъ сидитъ змѣя лютая:
Ухватитъ тебя на хоботъ свой
Унесетъ тебя въ чисто поле
Малымъ дѣтямъ на съяденье.
Въ палатахъ у него есть мечъ самосѣкъ,
Отсѣкетъ у тебя буйну голову!“
— Все это не Божіимъ изволеніемъ,
Все вражіимъ навожденіемъ!
„Охъ ты птица, птица, лети въ чисто поле,
Хватай поганыхъ татаровей.
Охъ ты змѣя, змѣя лютая!
Лети змѣя въ чисто поле
Хватай поганыхъ татаровей!
Охъ ты мечъ мечъ, мечъ самосѣкъ,
Ссѣки у Кудреяна Кудреянища,
Ссѣки буйну голову.“
(Арханг. губ. зап. С. В. Максимовымъ).