1954 Белая ночь. Весенняя ночь… Белая ночь. Весенняя ночь. Падает северный майский снег. Быстро иду от опасности прочь На арестантский убогий ночлег. В душном бараке смутная тьма, На сердце смута и полубред. Спутано все здесь: весна и зима, Спутано «да» с замирающим «нет», 1954
Люблю со злобой, со страданьем… Люблю со злобой, со страданьем, С тяжелым сдавленным дыханьем, С мгновеньем радости летучей, С нависшею над сердцем тучей, С улыбкой дикого смущенья, С мольбой о ласке и прощенье. 1954 Не гони меня, не гони… 1 Не гони меня, не гони. Коротки наши зимние дни. Отпылала и нас обожгла Наша белая вешняя мгла. Не хочу, чтобы кто-то из нас Охладел, и замолк, и угас. Чтобы кто-то из нас погасил Эту вспышку надломленных сил И последнюю страсть в краю, Где я горько смеюсь и пою О любви своей и о том, Что мы прошлое не вернем. 2 Я искала тебя во сне, Но пути преграждали мне То забор глухой, то овраг, И я вспять обращала шаг. И услышала голоса: — Уведут в четыре часа. Я блуждала в тоскливом бреду: — Я умру, если не найду! Если вместе нельзя нам быть, То мне незачем больше жить! Ты нужнее, чем воздух и свет, Без тебя мне и воздуха нет! И в скитаньях страшного сна Я теряюсь, больна и одна. 1954 Русь Лошадьми татарскими топтана, И в разбойных приказах пытана, И петровским калечена опытом, И петровской дубинкой воспитана. И пруссаками замуштрована, И своими кругом обворована. Тебя всеми крутило теченьями, Сбило с толку чужими ученьями. Ты к Европе лицом повернута, На дыбы над бездною вздернута, Ошарашена, огорошена, В ту же самую бездну и сброшена. И жива ты, живьем-живехонька, И твердишь ты одно: «Тошнехонько! Чую, кто-то рукою железною Снова вздернет меня над бездною». 1954 Зажигаясь и холодея… Зажигаясь и холодея, Вас кляну я и вам молюсь: Византия моя, Иудея И крутая свирепая Русь. Вы запутанные, полночные И с меня не сводите глаз, Вы восточные, слишком восточные, Убежать бы на запад от вас. Где все линии ясные, четкие: Каждый холм, и дворцы, и храм, Где уверенною походкой Все идут по своим делам, Где не путаются с загадками И отгадок знать не хотят, Где полыни не пьют вместо сладкого, Если любят, то говорят. 1 июня 1954 Днем они все подобны пороху… Днем они все подобны пороху, А ночью тихи, как мыши. Они прислушиваются к каждому шороху, Который откуда-то слышен. Там, на лестнице… Боже! Кто это? Звонок… К кому? Не ко мне ли? А сердце-то ноет, а сердце ноет-то! А с совестью — канители! Вспоминается каждый мелкий поступок, Боже мой! Не за это ли? С таким подозрительным — как это глупо! — Пил водку и ел котлеты! Утром встают. Под глазами отеки. Но страх ушел вместе с ночью. И песню свистят о стране широкой, Где так вольно дышит… и прочее. 1954 Я Голос хриплый и грубый — Ни сладко шептать, ни петь. Немножко синие губы, Морщин причудливых сеть. А тело? Кожа да кости, Прижмусь — могу ушибить, А все же: сомненья бросьте, Все это можно любить. Как любят острую водку: Противно, но жжет огнем, Сжигает мозги и глотку — И делает смерда царем. Как любят корку гнилую В голодный чудовищный год, — Так любят меня — и целуют Мой синий и черствый рот. 1954 Старенькая В душе моей какая-то сумятица, И сердцу неуютно моему. Я старенькая, в бедном сером платьице, Не нужная на свете никому. Я старенькая, с глазками весёлыми, Но взгляд-то мой невесел иногда. Вразвалочку пойду большими сёлами, Зайду и в небольшие города. И скажут про меня, что я монашенка, Кто гривенник мне бросит, кто ругнёт. И стану прохожих я расспрашивать У каждых дверей и у ворот. — Откройте, не таите, православные, Находка не попалась ли кому. В дороге хорошее и главное Я где-то потеряла — не пойму. Кругом, пригорюнившись, захнычет Бабья глупая сочувственная рать: — Такой у грабителей обычай, Старушек смиренных обирать. А что ты потеряла, убогая? А может, отрезали карман? — Я шла не одна своей дорогою, Мне спутничек Господом был дан. Какой он был, какая ли — я помню, Да трудно мне об этом рассказать. А вряд ли видали вы огромней, Красивей, завлекательней глаза. А взгляд был то светленький, то каренький, И взгляд тот мне душу веселил. А без этого взгляда мне, старенькой, Свет божий окончательно не мил. — О чём она, родимые, толкует-то? — Зашепчутся бабы, заморгав, — Это бес про любовь какую-то Колдует, в старушонке заиграв. И взвоет бабьё с остервенением: — Гони её, старую каргу! И все на меня пойдут с камением, На плечи мне обрушат кочергу. |
