1954 Благополучие раба И вот благополучие раба: Каморочка для пасквильных писаний. Три человека в ней. Свистит труба Метельным астматическим дыханьем. Чего ждет раб? Пропало все давно, И мысль его ложится проституткой В казенную постель. Все, все равно. Но иногда становится так жутко… И любит человек с двойной душой, И ждет в свою каморку человека, В рабочую каморку. Стол большой, Дверь на крючке, замок-полукалека… И каждый шаг постыдный так тяжел, И гнусность в сердце углубляет корни. Пережила я много всяких зол, Но это зло всех злее и позорней. 1954
Дурочка Я сижу одна на крылечке, на крылечке, И стараюсь песенку тинькать. В голове бегает, кружится человечек И какой-то поворачивает винтик. Я слежу вот за этой серенькой птичкой… Здесь меня не увидит никто. Человечек в голове перебирает вещички, В голове непрестанное: ток, ток. «Это дурочка», — вчера про меня шепнули, И никто не может подумать о нём. А, чудесная птичка! Гуленьки, гули! Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом». Голова болит из-за тебя, человечек. Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок! Вытащу тебя, подожгу на свечке, Запищишь ты, проклятый, как мышонок. 1954 Тоска татарская Волжская тоска моя, татарская, Давняя и древняя тоска, Доля моя нищая и царская, Степь, ковыль, бегущие века. По соленой Казахстанской степи Шла я с непокрытой головой. Жаждущей травы предсмертный лепет, Ветра и волков угрюмый вой. Так идти без дум и без боязни, Без пути, на волчьи на огни, К торжеству, позору или казни, Тратя силы, не считая дни. Позади колючая преграда, Выцветший, когда-то красный флаг, Впереди — погибель, месть, награда, Солнце или дикий гневный мрак. Гневный мрак, пылающий кострами, То горят большие города, Захлебнувшиеся в гнойном сраме, В муках подневольного труда. Все сгорит, все пеплом поразвеется. Отчего ж так больно мне дышать? Крепко ты сроднилась с европейцами, Темная татарская душа. 1954 Она молчит полузадушенно… Она молчит полузадушенно, Молчит, но помнит все и ждет, И в час, когда огни потушены, Она тихонько подойдет, Согнет и голову, и плечи мне, И ненавидя, и любя, И мне же, мною искалечена, Мстит за меня и за себя. 50-е годы Нет, о прошлом не надо рассказывать… Нет, о прошлом не надо рассказывать Было пламя и — протекло. А теперь игрою алмазною Ледяное блещет окно. Да. Я стала совсем другая, Не узнают друзья меня. Но мороз иногда обжигает Жарче солнца, больнее огня. 1954 Предтеча Я — с печальным взором предтеча. Мне суждено о другой вещать Косноязычной суровой речью И дорогу ей освещать. Я в одеждах тёмных страдания Ей готовлю светлый приём. Выношу я гнёт призвания На усталом плече моём. Отвергаю цветы и забавы я, Могилу нежности рою в тени. О, приди, приди, величавая! Утомлённого предтечу смени. Не могу я сумрачным духом Земные недра и грудь расцветить. Ко всему моё сердце глухо, Я лишь тебе готовлю пути. Я — неделя труда жестокого, Ты — торжественный день седьмой. Предтечу смени грустноокого, Победительный праздник земной! Я должна, скорбный предтеча, Для другой свой путь потерять, И вперёд, ожидая встречи, Обезумевший взор вперять. 1954 Хоть в метелях душа разметалась… Хоть в метелях душа разметалась, Все отпето в мертвом снегу, Хоть и мало святынь осталось,— Я последнюю берегу. Пусть под бременем неудачи И свалюсь я под чей-то смех, Русский ветер меня оплачет Как оплакивает нас всех. Может быть, через пять поколений, Через грозный разлив времен Мир отметит эпоху смятений И моим средь других имен. 1954 Ожидает молчание. Дышит… Ожидает молчание. Дышит. И струной напрягается вновь. И мне кажется: стены слышат, Как в артериях бьется кровь. От молчания тесно. И мало, Мало места скупым словам. Нет, нельзя, чтоб молчание ждало И в лицо улыбалось нам. |
