Какая, к чертям, медицина? Я же умер.
– Вы уверены, доктор?
– Несомненно!
Ага, значит всё-таки живой. А Бенкендорф разговаривает с врачом. Кстати, неизвестно что лучше – помереть, или попасть в руки нынешних коновалов. И то и другое даёт практически одинаковый результат, но первое происходит менее болезненно.
– Я на вас надеюсь, Генрих Станиславович.
– Господа, доверьтесь опытному эскулапу. Перелом ключицы не настолько опасен, чтобы так беспокоиться! В столь юном возрасте кости срастаются очень быстро.
Кого он юношей назвал, скотина? На Соловки закатаю мерзавца! В Сибирь отправлю медведей лечить!
– Вполне доверяю, Генрих Станиславович, но и вы поймите… ей ещё жить и жить. Каково девице с одной рукой?
Чего? Идиоты, кого девицей называете? Глаза разуйте, придурки – аз есмь царь!
– Александр Христофорович. Понимаю ваше беспокойство и участие в её судьбе. Но оставьте сомнения, я не допущу, чтоб столь молодая и красивая особа превратилась в калеку. Господь такого не простит.
И это всё про меня? Это я молодой и красивый? Я – девица? Убью! На плаху! Всех расстреляю!
– Не только Господь, и государь будет недоволен.
Уже нового императора назначили? Ну сейчас устрою… хм… женскую истерику со слезами и соплями? Где шпага? Где, чёрт побери, моя шпага?
Надо попробовать встать… я ведь лежу? Наверное, лежу. От резкого движения в боку вспыхивает боль – туда прилетело штыком от… Погодите, но прилетело мне, а не какой-то девице. Разве… Сесть смогу? Получилось. И ушла темнота, уступив место ослепительному свету – упала мокрая тряпка, закрывавшая лицо. Зачем так с живым человеком? Ах да, помню стремительно приближающийся торец двери… Тряпка – примочка от синяков? Надеюсь, во всяком случае.
– Государь очнулся! – радостный вопль прапорщика Акимова больно бьёт по ушам. Самого гвардейца почти не вижу, глаза ещё не привыкли к свету, и приходится их зажмуривать.
– Ваше Императорское Величество! Павел Петрович! – восторженно орёт Бенкендорф. – Вы живы!
Ага, называет по имени-отчеству. Значит, я не девица? А кто у нас тогда девица?
– Совсем оглушил, полковник. Зачем так громко кричать? – недовольное ворчание помогает замаскировать растерянность и недавний испуг. – Чего переполошился?
– Так вы же целые сутки без сознания пребывали, государь.
– Врёшь.
– Истинный крест! Вот у доктора спросите.
Выкатившийся из-за спины Бенкендорфа лекарь похож на колобка с ножками, а физиономия излучает такую преданность и доброжелательность, что поневоле хочется быстрее выздороветь и больше не видеть эту слащавую морду. Не он ли меня девицей обзывал? Будущий доктор лесоповальных наук…
– Ваше Императорское Величество, позвольте выразить…
– Вон отсюда!
– Что, простите?
– К чертям всех врачей!
– Государь гневаться изволит, – перевёл Акимов и подтолкнул непонятливого к двери. – Вы, Генрих Станиславович, девицу ещё раз осмотрите.
Меня вновь сковало ужасом, бросило в холод, и отпустило не сразу, оставив лёгкую слабость в коленях.
– Какую девицу, прапорщик?
– Лизавету Михайловну, кого же ещё? – удивился гвардеец. – Она в свою фузею тройной заряд забила, вот отдачей ключицу-то и сломало. Да вы не переживайте, государь, до свадьбы заживёт!
Вот оно как… А я, старый дурень, ни за что ни про что обидел хорошего человека, нашего милейшего эскулапа. Стыдно, Павел Петрович! Ей-богу, стыдно давать волю эмоциям и срывать зло на ни в чём не повинных людях. А излишне богатое воображение хорошо лечится бромом. И кое-кому требуется лошадиная порция.
Судьба-злодейка, видимо, решила покуражиться над несчастным лекарем от всей души – распахнувшаяся дверь сшибла беднягу Генриха Станиславовича с ног, отшвырнула к стене, и вернула обратно – прямо под ноги ворвавшемуся в спальню генералу.
– Ваше Величество! – заорал тот с порога и, не обращая внимания на распластавшегося по полу доктора, бросился обниматься.
– Михаил Илларионович? – я попытался отстраниться.
– Я! – один глаз у Кутузова прикрыт чёрной повязкой, но второй сверкает опасным восторгом пополам с безумием. – Государь, нам нужно срочно поговорить наедине.
Совершенно не похож на Мишку Варзина. Или это не он? Попробовать какой-нибудь пароль?
– Наедине? Если только вы имеете сообщение о том, что утро красит нежным светом…
– Стены древнего Кремля! Бля! И от тайги до британских морей!
Крики сопровождались объятиями и похлопыванием по плечам. Нет, товарищ Варзин, так не пойдёт.
– Михаил Илларионович, посмотрел бы на тебя капитан Алымов.
– Ой… простите, Ваше Императорское Величество.
Прощения он просит… Мне после суток беспамятства сортир в первую очередь нужен, а не его извинения. Не то сейчас конфузия произойдёт…
– Оставьте нас, господа. Срочно оставьте, я сказал!
Варзин (или всё таки Кутузов?) проводил взглядом покидающих спальню офицеров, и едва только закрылась дверь, произнёс:
– Уважают они тебя, Паша. Именно уважают, а не боятся. Смотри, чуть не строевым пошли!
Я ответил минут через десять, когда общее состояние организма пришло в норму, и уже не нужно было никуда торопиться. Разве что помыть руки в глубоком серебряном тазике.
– А ты, Миша, учись у них.
– Зачем?
– Затем, что с царём разговариваешь, пенёк вологодский! Смирно! Равнение на… Отставить!
– Так ведь я…
– Наедине, хочешь сказать, можно?
Кутузов ( всё же Кутузов) засопел:
– Прошу простить, Ваше Императорское Величество.
– Не обижайся, Мишка, а? Хорошо? Представь, что мы – разведчики в тылу у фрицев. Или по минному полю идём… неосторожный шаг, и… И если бы только сами подорвались.
– Есть кто-то ещё из наших?
– Они все наши, Мишка. Вся страна. И не знаю, кто нас сюда забросил – Бог, партия, марсиане… Не брошу, понял?
– Но причём же…
– При всём! Нет больше красноармейца Романова, совсем нет. Он остался там, под Ленинградом, в землянке. И Мишки Варзина нет. И не будет никогда!
– Почему?
– Да потому! Такого уже наворотили… и ещё наворотим!
– Но уже вместе, Ваше Императорское Величество?
– Очень на это надеюсь. И вообще – спасибо, Мишка. Спасибо, генерал!
Кутузов прошёлся по комнате, остановился. И спросил дрогнувшим голосом:
– Пусть нас нет… пусть мы погибли… но это же мы? Другое время, другие враги, другая война. Но мы есть?
Что ответить?
– Мы есть, Миша. Другие, но есть. А война… война та же самая – за Родину.
Документ 21
"От Санктпетербургскаго Обер-полициймейстера
Дан сей билет воздухоплавателю для производства полётов в Петербурге, Финляндской, Стокгольмской губерниях отставному боцману Матвею Котофееву.
1) С сим билетом ездить тебе самому в корзине, гондолой именуемой, с номером, на оной написанным.
2) Никому как билетом, так и номером не ссужаться под штрафом.
3) Иметь сменныя корзины настоящею желтою одною краскою выкрашенныя; одним словом, отнюдь чтоб кроме желтой никакой другой краски не было.
4) Зимою и осенью кафтаны и шубы иметь, от обморожений на высоте.
5) Летом же маия с 15 сентября по 15 число рубахи иметь с белою и голубою полосой. Шляпу ж голубую.
6) Больше двух седоков отнюдь не возить под указным штрафом.
7) С высоты не плевать и седоков от того удерживать.
8) Над городами восторг матерно не выражать под штрафом.
9) Дворцовых и протчих знатных господ и иностранных министров экипажей и марширующей церемонии сверху ничем не забрасывать.
10) Плату за полёт брать с седоков наперёд, а тако же плату за мытьё корзины при их нежданной болезни.
11) Если седоки, которые тебя наймут везти и будут кричать или какия делать непристойности, то таковых от шуму унимать, ежели ж не будут слушать, то кидать их вниз на парашутном зонте изобретения господина Гарнерена.
