Тот, кто успел уже влезть в самолет, садился на свои вещи (чтобы их, чего доброго, не выкинули), втягивал голову в плечи и сочувственно поглядывал на своих коллег, которые еще спорили на посадочной площадке с летчиками.

— Иван Иванович, что же делать? — растерянно спросил меня командир самолета Николай Дмитриевич Поля­ков.

Я повернулся к бортмеханику Алексею Ильичу Зайцеву и поймал в его взгляде тот же вопрос.

Действительно, положение не из легких: снять с самоле­та хоть один килограмм груза можно было только вместе с владельцем.

Куда же запропастился Каш? Если бы он был здесь, можно было бы часть вещей погрузить на его самолет, сделать так, как мы планировали еще в Мирном. План наш сводился к тому, чтобы так или иначе сменить зимовщиков Пионерской. Мы рассчитали, что если ЛИ-2 не сможет взлететь с Пионерской или взлет окажется опасным для жизни людей, перевозкой займется АН-2. Легкая машина вывезет постепенно не только зимовщиков, но и экипаж ЛИ-2. Вторая машина ЛИ-2, управляемая Гурием Владимировичем Сорокиным, должна была бы вылететь из Мирного вместе с АН-2 и привести его в Пио­нерскую.

Так все-таки где Каш? Уж не случилось ли с ним чего? Нам надо было сейчас же взлететь, и, если АН-2 не может найти Пионерскую, помочь ему вернуться в Мирный. Я был уверен, что как только мы будем в воздухе, связь с Кашем наладится.

Пока шла погрузка, погода начала портиться: подул ветер, закружились снежные вихри. Нужно было немедленно вылетать. Но как взлететь?

Я прошел в общую кабину, и, увидев, что там делается, свистнул. Но на лицах пассажиров было ясно написано: «Делайте что хотите, но мы без своего имущества не полетим». Что ж, они по-своему правы. Кроме того, они верили в полярную авиацию, в летчиков, которые заставляют самолет взлетать со льдин во время торошения или с коротких площадок и совершают рискованные посадки. Этим мы были обязаны в известной мере нашим «пишущим братьям» — корреспондентам, которые много писали о смелых полетах летчиков в Арктике. Начитавшись о себе, мы и сами уверились, что можем все.

Но слава имеет и свои неудобства. Как-то я сказал Михаилу Михайловичу Сомову, что самолеты за последнее время ходят перегруженные. Он серьезно ответил:

— Насколько я понимаю, твои ребята, если нужно, полетят и на лопатах, а ты толкуешь о какой-то перегрузке.

Словом, убедить наших пассажиров в том, что авиация может быть иногда бессильной, мы не смогли.

Я вернулся в пилотскую кабину и посмотрел на наш новый «прибор» — зарубку на центральной стойке смотровых стекол пилотской кабины. Жалко, что такую же зарубку мы не поставили на стекле авиагоризонта. При взлете в плохую погоду летчики пользуются этим прибором. Правда, он не дает точного определения взлетного угла, но сейчас он нам нужен.

Я перевел взгляд на приборную доску и заметил, что скорость ветра уже сорок километров в час. Ветер — вот кто поможет нам уйти из Пионерской!

Самолет был на старте, впереди на несколько десятков метров просматривалась полоса, а дальше из-за мглы ничего не было видно. Казалось, площадка обрывается где-то совсем близко. Хорошо, что ветер встречный, это уменьшит разбег машины. Моторы работают на полной мощно­сти. ЛИ-2 вздрагивает и, как бы нехотя, трогается с ме­ста. Ну, машина, не подведи!

Самолет постепенно набирает скорость. Как и в прошлый раз, опять ищем наивыгоднейший угол взлета. Под крылом мелькнул последний костер, огораживающий взлетную площадку. Машина бежит по целине, то проваливаясь куда-то, то ударяясь о твердые снежные надувы. Выключать моторы и приостанавливать взлет уже поздно. Скорость движения нарастает с каждой секундой, стрелка спидометра подошла к ста километрам. Машина должна вот-вот оторваться от льда. Впереди мгла. Прыгая по ухабам и сотрясаясь от ударов, несется наш самолет в неиз­вестность... И вдруг машина поднялась в воздух. Мы еще не верим в такое счастье и ждем удара о снег, но проходит секунда, вторая... Летим!

— Шасси! Убрать шасси! — кричу я механику.

Зайцев хватает за ручку управления шасси и доводит ее до верхнего упора, но в это время радист Меньшиков сообщает, что правая лыжа висит. Глядим с Поляковым в боковые смотровые окна и видим, что не только правая, но и левая лыжа «опустила нос», а из пакетов подъема лыж свисают оборванные шнуровые амортизаторы. Значит, когда машина бежала по снежной целине, порвалось еще несколько амортизаторов, а те, что еще остались, не могли удержать лыжи в горизонтальном положении.— Николай, держи скорость не более ста пятидесяти километров, иначе мы запросто сыграем в ящик!

Все смотрят на приборную доску, где светится стрелка указателя прибора скорости. Наконец шасси убрали, но лыжи остались в прежнем положении.

Теперь можно подумать и о другом. При взлете все внимание было сосредоточено на приборах, мы думали только об одном — взлететь, обязательно взлететь. А сейчас снова мысли: где Каш? Радист внимательно слушает эфир.

Вдруг лицо его расплывается в улыбке.

— Иван Иванович, слышу Каша!

— Спроси, где он находится.

Через несколько минут я читаю радиограмму с борта АН-2: «Впереди по курсу вижу горы».

Это еще что такое? Откуда они взялись? Как это Каш попал в горы? Единственные горы в этом районе — это горы Страктона, но они находятся в двухстах километрах от нас. В порядке ли у Каша компасы?

Вместе со штурманом Морозовым мы еще раз внимательно просматриваем карту и приходим к выводу, что АН-2, очевидно, отклонился от генерального курса влево и действительно находится в районе гор Страктона.

Положение экипажа АН-2 было не из приятных. Шлем радиограмму, в которой предлагаем Кашу немедленно повернуть на бухту Депо. Одновременно просим сообщить, как у них с горючим. На север, только на север должен лететь АН-2, к берегу моря Дейвиса. Даже если не хватит горючего, чтобы дотянуть до аэродрома, можно совершить посадку на припай.

Ответ от Каша пришел сейчас же: «Горючее еще есть, ваши указания принял к исполнению, следую курсом к берегу моря Дейвиса».

Это всех немного успокоило. Наше положение было тоже незавидным, каждый думал о лыжах: выдержат ли последние оставшиеся амортизаторы? Самолет летит в черном небе, и только внизу проглядывается белесая снежная целина. Впереди по курсу показались огни Мирного, их далеко видно в ночи. Чем ближе мы подходили к аэродрому, тем отчетливее выделялись две ярко освещенные взлетно-посадочные полосы. В шлемофоне слышим знакомый голос руководителя полетами Василия Васильевича Бобкова.

— Борт Н-470, сообщаю условия посадки!

Но теперь не до условий посадки. Сразу иду на снижение, делать официальный круг и соблюдать инструкции некогда. Заходим на взлетную полосу. Даю команду механику:

— Шасси!

Кажется, что машина какое-то мгновение застыла в воз­духе... Шасси выпущены, но лыжи продолжают висеть. Под нами промелькнул ледяной барьер. Приближаемся к аэродрому, вот уже начинается посадочная полоса. Скорость полета уменьшается, и когда доходит до 125 километров, лыжи поднимают свои носы... Земля!

Мы еще катимся по аэродрому, а уже кто-то кричит:

— Смотрите, впереди на горизонте два огня! Это «Аннушка», это Каш!

Рулим к стоянке. Пропеллеры делают последние обороты и останавливаются. Члены экипажа молчат в каком-то оцепенении. Видимо, после огромного нервного напряжения всем потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Мы не заметили, как к самолету подошел вездеход. Это жители Мирного приехали встретить участников санно-тракторного похода. Через несколько минут наши пассажиры попали в объятия друзей. Смех, шутки, поцелуи...

Мы стояли в стороне и понимали, что никому сейчас до нас дела нет. Ни пассажиры, ни встречающие не знали, чего стоил нам этот полет. Да и зачем им было знать? Это дело летчиков.

Через несколько минут благополучно совершил посадку Каш. Усталые возвратились мы на вездеходе домой. Приятно было попасть в уютный летный домик.

Я жил в одной комнате вместе с Димой Морозовым. После ужина решили сразу же лечь спать.— Дима, надо будет завтра выяснить, почему Каш заб­лудился. Сам понимаешь, в это время года опасно терять ориентировку.