Пока я набираю на компьютере первый абзац романа Алексея Иванова “Сердце Пармы” (появился в 2003 году), спел-чекер неутомимо подчеркивает красной волнистой линией неизвестные ему слова. Таких подчеркиваний набирается семнадцать. Много. Удивительно, что он знает слово Парма, наверное, перепутал с чем-то из итальянской жизни. Из неопознанного какое-то количество слов относится к именам собственным, но, честно говоря, не всегда понятно даже, о чем идет речь, о человеке ли, реке ли, горе или какой-то неведомой силе. Обилие незнакомых слов затрудняет и понимание слов знакомых. Я, например, уже не возьмусь сказать, что означает “на полдень” (на юг?). Читать трудно, текст малопонятен, и ленивый читатель должен сразу отложить книгу.

Про ленивого читателя я запомнил со студенческих лет, когда нас учили писать курсовые работы. Писать надо для ленивого читателя, который, чтобы понять текст, не будет перелистывать страницы, смотреть словарь, приложение, схему в другой главе, говорил мой научный руководитель. Ленивый читатель, если ему непонятно, просто закроет ваш текст и забудет о нем. А ленивый читатель — это практически любой из нас. Неленивые читатели — такая же редкость, как талантливые авторы. Речь шла, естественно, о научных текстах.

Все сказанное только что может создать впечатление, что я не одобряю Алексея Иванова и что мне не понравился роман “Сердце Пармы”. Это не так. Мне не только понравился роман, но я к тому же дочитал его до конца, оставаясь при этом, как обычно, ленивым читателем. Тем не менее я хотел бы отвлечься от оценки романа, если это возможно, с тем чтобы сосредоточиться на его языке.

Когда говорят о языке писателя, сразу вспоминаешь Толстого, Достоевского или Тургенева, как будто в двадцатом веке у писателей не было своего языка. В лучшем случае приходят на ум Платонов, Зощенко, Булгаков, но не более (точнее, не позднее) того1. Конечно, с этим легко спорить и приводить опровергающие примеры (еще будут написаны работы о языке Солженицына, Искандера, Стругацких и многих других), но определенная психологическая реальность за этим стоит. Двадцатый век стал своего рода площадкой для большой литературной игры, в которую хорошо если приглашают поиграть читателя. Как правило же, автор — главный игрок на этой площадке — оставляет читателю только роль зрителя. Одним из главных элементов игры стал язык. Игры с языком столь разнообразны, что нет смысла их просто перечислять. Достаточно сказать, что, какую бы закономерность в построении нормального текста ни наблюли лингвисты, можно найти художественное произведение, где эта закономерность нарушается. Существуют романы из одного предложения, романы-гипертексты (задолго до появления Интернета) и многое другое. Важным следствием подобных игр стало то, что язык перестал восприниматься как характеристика писателя-человека. Тот же Алексей Иванов написал роман из школьной жизни “Географ глобус пропил”. Он тоже полон языковой игры, но совсем другого рода. Думаю, что ни одна лингвистическая экспертиза не показала бы, что это произведения одного автора. И уж точно между ними нет ничего общего на уровне лексики. Приходится говорить не о языке автора, а о языке отдельного романа.

Это замечательный и уникальный случай, поскольку речь не идет в полной мере о стилизации. Да, “Сердце Пармы” — исторический роман, и, наверное, элементы стилизации в нем есть. Но я готов утверждать, что написан он вполне современным языком. Другое дело, что современный литературный лексикон расширен в нем значительным образом за счет малоизвестных историзмов, этнонимов (названий народов) и топонимов (названий географических объектов). Настолько малоизвестных, что читатель с обычным лексическим запасом порой перестает понимать текст.

У меня есть знакомый, который любит читать энциклопедии и словари. Таких людей в мире, пожалуй, немного, но они все же встречаются. Уникальность моего знакомого состоит в том, что он не просто любит читать эти книги, а читает их подряд, как вполне обычный текст. Просвещенный (дабы избежать слова “продвинутый”) читатель понимает, что этот жанр книг относится к классическим гипертекстам, не предназначенным для линейного чтения. Более того, особо просвещенный читатель сознает и то, что никакой текст не предназначен для линейного чтения. А мой знакомый, наплевав на прогресс и просвещение, берет энциклопедию и читает ее от корки до корки. Так вот, этот человек утверждает, что неожиданно большой процент слов в энциклопедии и, что еще более удивительно, в словаре русского языка неизвестен любому читателю. Кого-то это, наверное, удивит, меня в свое время удивило, но я совершенно не думал, что этот принцип может в какой-либо степени распространяться на художественное произведение.

Вообще, примеры расширения лексики прозаических произведений существовали и раньше. Кроме упомянутых выше исторических романов это романы фантастические, а если вернуться к обычной прозе, то можно вспомнить и Шолохова, и писателей-деревенщиков, использовавших всякие диалектные словечки. Расширение лексики имело и имеет очень разные цели. Это может быть просто языковая характеристика героев или попытка создания особого колорита. В силу недостаточности обычного языка это происходит довольно редко. Новый язык в таком случае начинает в полном смысле слова творить мир. Наиболее примитивный вариант такого “творения” представлен как раз в фантастических романах. Всякие переводные бластеры и скорчеры — пример не слишком искусного создания “футуризмов” (по аналогии с историзмами) — слов, обозначающих несуществующие реалии и тем самым создающих эти реалии в некотором воображаемом мире. Но даже и здесь существуют удивительные прорывы, достаточно вспомнить знаменитого чапековского “робота”, вошедшего во все языки. Вот уж кто словом действительно создал новую реальность.

Гораздо более изысканными были приемы Стругацких, с помощью расширения лексики создававших не конкретные предметы, а своего рода виртуальную реальность, социальную, психологическую. Я до сих пор помню мокрецов, грустецов, интелей, не говоря уж о сталкере , почти вошедшем в русский язык (здесь, правда, свою роль сыграл и фильм Тарковского). Причем Стругацкие никогда не объясняли новые слова, а их понимание приходило в процессе чтения, часто читатель и герой одновременно разгадывали лексические головоломки.

Паутина

Интересно с этой точки зрения взглянуть на сегодняшний русский кибер-панк. В 2002 году издательство “Амфора” опубликовало фантастический роман “Паутина”, выложенный в Интернете еще в 1997 году; автором его значится Мерси Шелли, известная в русском Интернете виртуальная личность2. В романе много языковой игры, специфических интернет-каламбуров. Например,

“Все Новые Нетские — это хорошо забытые Старые Датские”3;

или:

“Сетература отличается от литературы всего одной буквой — у литературы чИтатели, у сетературы — чАтатели”;

или:

“Можно крякнуть „на раз”, но тогда это сразу заметят. А для постоянного юза это не годится. Тут надо быть тише кулера, ниже драйвера. Например, узнать чей-нибудь пасс и втихаря его юзать”;

или:

“Мой комп — моя крепость”;

или:

“Жидкая память — это нормально, но жидкая мать — это изврат, зачем она тебе?”4

В тексте много языковых находок. Мне, например, больше прочего нравятся худло (вариант — худл; замена в будущем устаревшего словосочетания художественная литература ) и отсюда специалист по худлу, а также компфетки (легкое подмигивание Набокову) и выражение Ясный пенть! Однако самым замечательным свойством этого текста оказывается то, что часто невозможно отличить авторскую выдумку от реально существующих жаргонизмов. По крайней мере все эти бэкапить, юзать, апгрейд, мать, клава, комп, линк, сетература, чат и прочая существуют и вне “Паутины”, только они, скорее всего, неизвестны обычному образованному (но не продвинутому) читателю.