— А!

— Да, генерал, с сожалением сообщаю вам, что через четыре дня по выезде из Питека, храбрый дон Изидро, хотя был старый, опытный солдат и бывший партизан, сведущий в военных хитростях, попал в такую же засаду, в какую сегодня попали вы; только…

— Только… — перебил генерал, более заинтересовавшись, чем хотел показать, и начинавший опасаться катастрофы.

— Капитану дали возможность защищаться, — иронически продолжал охотник, — он употребил ее во зло и храбро дал себя убить, чтобы спасти золото, которое вы ему поручили, а в особенности гроб с телом вашей дочери.

Темное облако пробежало по лицу генерала, холодный пот выступил на висках его, он сжал лоб рукою, но тотчас преодолел себя и возвратил все свое хладнокровие.

— Ну что ж, вы ограбили мой караван? Вы похитили золото и серебро? — сказал он с презрением.

— Вероятно, вы поступили бы таким образом, дон Себастьян, в подобных обстоятельствах, — ответил охотник, платя ему оскорблением за оскорбление, — а я счел обязанностью поступить иначе; что же делать, я грубый и невоспитанный охотник, я грабить не умею, не научился этому в то время, когда имел честь служить моей родине, а в Мексике никогда не служил под вашим начальством. Вот что я сделал. Как только капитан и пеоны были убиты — и надо отдать им должное, бедняги отчаянно защищались, — я сам проводил, слышите ли вы, генерал? Я сам проводил ваши сокровища до вашей асиенды дель-Пальмар, где они находятся в эту минуту в безопасности; вам легко будет удостовериться в этом, если когда-нибудь вы будете в Пальмаре.

Генерал вздохнул свободнее и улыбнулся иронически.

— Но вместо того, чтобы порицать вас, сеньор, — сказал он, — я должен, напротив, благодарить вас за такой рыцарский поступок, в особенности против врага.

— Не спешите благодарить меня, кабальеро, — возразил охотник, — я еще не все сказал вам.

Эти слова были произнесены такой ненавистью, что и сам генерал, и присутствующие невольно затрепетали, поняв, что охотник сообщит какое-нибудь страшное известие, и что спокойствие выказываемое им, скрывает бурю.

— А! — прошептал дон Себастьян. — Говорите, сеньор, мне хочется скорее знать все, чем я вам обязан.

— Капитан Изидро Варгас провожал не одни богатства, которые я отвез в Пальмар, — сказал охотник резко и отрывисто, — в фургоне был еще гроб. Что же, генерал, вы не спрашиваете меня: куда девался этот гроб?

Электрический трепет пробежал по рядам присутствующих при этом ироническом вопросе, сделанном холодно охотником, глаза которого, неумолимо устремленные на генерала, метали молнии.

— Что вы хотите сказать? — вскричал дон Себастьян. — Я полагаю, вы не совершили святотатства?

Валентин захохотал хриплым и отрывистым смехом.

— Ваши предположения всегда переступают за границы, генерал, — сказал он. — Чтобы я совершил святотатство! О нет! Я слишком любил бедную девушку в живых для того, чтобы оскорбить ее мертвую. Нет, нет! Невеста моего друга священна для меня; но так как, по моему мнению, убийца не должен иметь никакого права на тело своей жертвы, а так как вы нравственно убийца вашей дочери, что я похитил у вас ее тело, которое вы недостойны сохранять и которое должно лежать возле того, ради которого она умерла.

Наступило минутное молчание.

Лицо генерала, уже и без того бледное, приняло зеленоватый оттенок, глаза его налились кровью, все тело судорожно трепетало; два или три раза он делал сверхъестественное усилие для того, чтобы заговорить, но не мог; наконец он вскричал хриплым голосом:

— Это неправда, вы этого не сделали, вы не осмелились, не правда ли, похитить у отца тело его дочери?

— Я это сделал, говорю вам, — холодно отвечал охотник, — я похитил у вас вашу жертву — и никогда, никогда — слышите ли вы? — вы не узнаете в каком месте покоится это бедное тело. Это только начало моего мщения; я хочу убить в вас не тело, а душу. Теперь поезжайте, забудьте в Мехико, посреди ваших честолюбивых интриг сцену, происходившую между нами; но помните, что везде и всегда вы найдете меня на вашем пути. Прощайте или, лучше сказать, до свидания!

— Одно слово, еще одно слово! — вскричал генерал в глубоком отчаянии. — Отдайте мне прах дочери. Увы — то единственное существо на земле, которое я любил.

Охотник смотрел на него с минуту с неизъяснимым выражением, потом голосом жестким и холодно-насмешливым произнес:

— Никогда!

Он вошел в грот со своими замаскированными товарищами.

Генерал хотел броситься за ним, но его удержали индейцы и, несмотря на его сопротивление, принудили остановиться.

Дон Себастьян, тем более пораженный этим последним ударом, что он был неожидан, оставался с минуту, опустив руки и понурив голову, наконец рыдание вырвалось из груди его, две жгучие слезы брызнули из глаз и он, как мертвый, повалился на землю.

Даже индейцы, эти грубые воины, которым жалость неизвестна, растрогались этим ужасным отчаянием; многие отвернулись, чтобы не быть свидетелями.

Между тем Насмешник велел пеонам седлать лошадей и навьючивать лошаков. Генерала посадили на лошадь между двумя слугами; через несколько минут караван тронулся со всей своей поклажей из крепости Чичимек, мимо безмолвных рядов индейских воинов кланявшихся, когда он проезжал.

Когда мексиканцы исчезли в извилинах дороги, Валентин вышел из грота и почтительно подошел к охотникам второго каравана.

— Извините меня, — сказал он им, — за задержку, за невольный испуг; я должен был действовать таким образом. Вы едете в Мехико, я сам скоро там буду, и как знать, может быть, когда-нибудь мне понадобится ваше свидетельство.

— Оно будет вам дано, любезный соотечественник, — вежливо отвечал тот самый охотник, который говорил до сих пор.

— Как! — вскричал Валентин с удивлением. — Вы француз?

— Да и все мои товарищи также. Мы едем из Сан-Франциско, где, слава Богу, накопили довольно хорошее состояние, которое надеемся удвоить в Мехико. Меня зовут Антуан Ралье — вот мои братья, Эдуард и Огюст; две дамы, сопровождающие нас, моя мать и сестра. Если вы никого не знаете в Мехико, приехав туда, прямо пожалуйте ко мне, вы будете приняты не только как друг, но даже как брат.

Охотник пожал руку, которую протягивал ему соотечественник.

— Если так, я не отпущу вас одних, — сказал он, — эти горы кишат разбойниками всякого рода, от которых, может быть, вы не спасетесь; под моей защитой вы проедете везде.

— Принимаю ваше предложение весьма охотно, но отчего вы сами не поедете с нами до Мехико?

— Это невозможно, — отвечал охотник задумчиво, — но, будьте спокойны, я скоро приеду к вам и потребую исполнения вашего обещания.

— Милости просим, друг, мы давно вас знаем, нам известно, что вы всегда возвышали в Америке звание француза.

Через два часа крепость Чичимек опустела, и белые, и индейцы оставили ее навсегда.

Теперь мы пропустим около двух месяцев и, оставив Скалистые горы, просим читателя последовать за нами в центр Мексики.

Испанские завоеватели выбирали с удивительной точностью местоположение, где основывали города, которым было назначено упрочить их могущество и сделаться впоследствии центрами их огромной торговли и средоточием их бесчисленных богатств.

Еще и теперь, эти полуразрушенные города, из которых ушла жизнь, составляют предмет удивления для путешественника, привыкшего к тесноте старых европейских городов, и который задумчиво смотрит на эти обширные площади, окруженные аркадами, на широкие улицы, в которых беспрерывно течет родниковая вода, на эти тенистые сады, где щебечут тысячи птиц в ярком оперении, на эти смелые мосты, на эти здания, отличающиеся величественной простотой, внутри которых находятся неисчислимые богатства, однако повторяем, эти города более ничего, как тень их самих; они кажутся мертвы, и пробуждаются только при бешенном вое толпы, чтобы существовать несколько дней лихорадочной жизнью под влиянием политических страстей; потом, когда трупы уберут, вода омоет кровь, улицы впадают в прежнее уединение, жители прячутся в дома, старательно закрытые — и все опять становится угрюмо, печально, безмолвно.