“Разумеется, в поздний свой уже послелагерный период он написал несколько абсолютных шедевров, из которых один для меня является просто ну… <...> „Можжевеловый куст”. Для меня является просто вершиной в самом деле. Ну вот если б меня попросили назвать… я бы обязательно включил в любой список… из трех стихотворений, а может быть, даже из одного. Мне кажется это стихотворение абсолютно непревзойденным... ну, таким удивительным”.

Юрий Володарский. Печальный скиталец. Борис Херсонский продолжает исчислять меру земной скорби и воздавать хвалы небесной благости. — “Частный корреспондент”, 2009, 4 ноября <http://www.chaskor.ru>.

“В своем „Живом журнале” Херсонский выкладывает стихи каждый день (говоря о Борисе, машинально хочется написать „каждый божий день”), причем обычно не одно, а два. За последний месяц он не пропустил ни дня. Можно проверить за год — результат не изменится. Исключения составят периоды путешествий, да и то по сугубо техническим причинам. Стихи в это время пишутся с не меньшей интенсивностью”.

“Дискуссии о том, является ли Херсонский эпигоном Бродского, пора закрыть. Безусловно, не эпигон, но последователь. От Бродского взято немало (интонация, позиция, нарратив, дольник, анжамбеманы), но еще больше наработано своего. И не просто наработано — выстрадано. Внешнее безучастие обманчиво: Херсонский очень теплый поэт. Самые горькие его строки исполнены подспудного сочувствия. Еще одна характерная деталь: если Бродский почти всегда присутствует в изображаемом пейзаже, то Херсонский предпочитает взгляд со стороны. Местоимение „я” в его текстах встречается на порядок реже. Пожалуй, христианское смирение сыграло здесь не последнюю роль”.

Мартын Ганин. “Большая книга”: Александр Терехов. “Каменный мост”. — “ OpenSpace ”, 2009, 16 ноября <http://www.openspace.ru>.

“Критика отнеслась к „Каменному мосту” с изрядной благожелательностью, но и с заметной растерянностью: понятно, что перед нами большой писатель, написавший, в общем, значительный роман, но роман фантастически неприятный и как бы не сказать — омерзительный. Вот и получается, что одни рецензенты давятся, но роман хвалят, а другие не в состоянии преодолеть отвращения, которое этот текст вызывает — причем вне зависимости от политической позиции читателя, тут не в политике дело. Между тем „Каменный мост” именно таким образом и устроен, что одно без другого совершенно невозможно”.

“„Каменный мост” оказался — хотел того Терехов или нет, не знаю, — романом о том, что прошлое ворошить не надо: и истину не установишь; и сам окажешься на берегу реки в одиночестве, в преддверии ада; и вообще, молчание надо уважать. Большой литературой этот роман делает то, что попытка разобраться с историей была предпринята. Мерзостью его делает то, чем эта попытка закончилась”.

Яков Гилинский. Запреты лишь провоцируют девиантное поведение людей. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 12 ноября <http://www.polit.ru>.

“Недовольство российского населения вызывают не только преступность, но и другие виды „отклоняющегося” (девиантного) поведения: злоупотребление алкоголем, потребление наркотиков, проституция, гомосексуализм, игорный бизнес, порнография

и т. п. Между тем, как бы плохо ни относиться к подобным явлениям, все они порождены обществом, общественными отношениями, „имеют основания” (по Гегелю), выполняют определенные социальные функции, а потому и существуют тысячелетия. На наш взгляд, все девиантные проявления являются социальными конструктами . <...> Нет ни одного поведенческого акта, который был бы „девиантен” сам по себе, по своему содержанию , независимо от социального контекста”.

Город солнца. Беседу вел Дмитрий Десятерик. — “День”. Ежедневная всеукраинская газета. Киев, 2009, № 201, 6 ноября <http://www.day.kiev.ua>.

Говорит Сергей Жадан: “Весь русский футуризм развивался в Харькове в начале ХХ века. Хлебников, Маяковский, Асеев, Петников были довольно тесно связаны с Харьковом, плюс опять-таки „Красный Ренессанс” в 20-е, и литература 60-х годов, когда в городе жили Василий Мысик, Борис Чичибабин. То же касается и художественной жизни, и музыкальной, и театра — вспомнить того же Курбаса”.

“Для меня миф № 1 — это Харьков как столица. Идеальный Город солнца, который строили украинские коммунисты в 20-х годах, когда из фактически губернского центра пытались создать идеальный коммунистический город, и работа эта велась в нескольких направлениях, начиная от административной и заканчивая культурной. Делали какую-то альтернативу Москве и Киеву, даже через архитектурные эксперименты, когда город застраивался в футуристическом контексте, по идеальной, несколько утопической матрице: кварталы ученых, кварталы рабочих, кварталы деятелей искусства. <...> Остается лишь гадать, что было бы, если бы у Харькова не отобрали этот статус столичности, если бы город оставался столицей еще лет 20 — 25, если бы не Вторая мировая”.

“У меня есть такая концепция, что территория, не присутствующая в художественном тексте, — в большой мере не присутствует и в жизни социума. Восток Украины мало представлен в нашей литературе. И это состояние отражается в общественной жизни. Думаю, что чем больше будет появляться текстов о Харькове, тем лучше его понимание будет у украинцев”.

Борис Гройс. Эстетическая демократия. Перевод с английского Екатерины Дёготь. — “ OpenSpace ”, 2009, 17 ноября <http://www.openspace.ru>.

Доклад на конгрессе “Бывший Запад” в голландском городе Утрехте. “Сегодня художники не ставят себя в контекст исторического времени, не думают о себе как о фигурах перехода между прошлым и будущим, как это было в случае исторического авангарда. Скорее современный художник сравнивает себя в первую очередь со своими современниками — с другими художниками, разделяющими с ним или с ней время существования, — и позиционирует свою практику в этом сравнении и через него”.

“Может создаться впечатление, что весь разговор об искусстве и правах художника адресуется только узкой и привилегированной аудитории. Однако в конце ХХ — начале XXI века искусство вошло в новую эру, а именно в эру массового художественного производства, которая последовала за эрой массового потребления, описанной многими влиятельными теоретиками модернизма как эра китча (Гринберг), „культурной индустрии” (Адорно) или „общества спектакля” (Дебор). Это была эра искусства, которое делалось для масс, хотело соблазнить массы, быть потребленным массами. Но новые средства производства и распределения образов и текстов сделали активное участие в искусстве более реальным для широких слоев населения. <...> Современные средства коммуникации и социальные сети типа Facebook, MyFace, YouTube, Second Life и Twitter дают глобальному человечеству возможность показывать свои фотографии, видео и тексты так, что они малоотличимы от других постконцептуальных произведений искусства. Или, говоря другими словами, эти сети дают миллионам людей возможность придать себе прошлое, идентичность, форму. A это означает: современное искусство стало сегодня массовой культурной практикой”.

Михаил Делягин. Кто мы такие: существенные особенности русской культуры. — “Ежедневный Журнал”, 2009, 18 ноября <http://www.ej.ru>.

“<...> в этом отношении исключительно важен подход нашей русской культуры, носители которой считают не просто „имеющим права”, но и „равноправным себе” человеком любого человека вообще. Этот подход настолько органичен для нас, что мы не сознаем его уникальность. Нам кажется, что все относятся друг к другу как к людям и по-другому нельзя — и лишь когда нас начинают резать, как баранов, или морить либеральными реформами, у нас возникают смутные подозрения, которые оборачиваются обвинением конкретных врагов в „бесчеловечности”. Между тем, проблема наша заключается не в „бесчеловечности” наших конкурентов, но, напротив, во „всечеловечности” русской культуры, являющейся в этом отношении уникальной”.