“ Ломовая мышь , родная мне порода. Стать бы чеширской мышью — ломовой улыбкой без плоти”.

“Мемуары . Вечер был чудный, мягкий, теплый, душистый. Полная луна кидала свой свет блестящей полосой по морю, и поверхность воды искрилась жемчужными чешуйками. Воздух был весь насыщен запахом цветущих лимонов, роз и жасмина (Е. Матвеева.

Восп. о гр. А. К. Толстом и его жене. — “Ист. вестник”, 1916, № 1, с. 168)”.

“Мертвым хоронить мертвых . В Вермонте на кладбище есть надпись “ум. ок. 1250 до Р. Х.”. Это египетская мумия, ее купил коллекционер, а она подпала под закон штата, запрещающий не хоронить покойников”.

“Наука не может передать диалектику, а искусство может, потому что наука пользуется останавливающими словами, а искусство — промежутками, силовыми полями между слов”.

Составитель Сергей Костырко

“Акция”, “АПН”, “Бельские просторы”, “Booknik.ru” “Взгляд”, “Волга”,

“Время новостей”, “Газета”, “Газета.Ru”, “День литературы”, “Дети Ра”, “Если”, “Завтра”, “Зеркало”, “Искусство кино”, “Итоги”, “Коммерсантъ/Weekend”, “Крещатик”, “Культура”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Москва”, “НГ Ex libris”, “Неволя”, “Новая газета”, “Новые Известия”, “Огонек”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Полярная Звезда”, “Проза”, “Русский Базар”, “Проза”, “Русский Журнал”, “Русский Обозреватель”, “Русский репортер”, “Сибирские огни”, “Слово\Word”, “Топос”, “TextOnly”, “Частный корреспондент”

Николай Александров. “Русский Букер 2008” — победил соблазн. — “ OpenSpace ”, 2008, 5 декабря <http://www.openspace.ru>.

“Неслучайно эта премия никогда не доставалась главной книге года, никогда не отмечала слишком очевидный успех. Вместо всего этого Букер демонстрировал, какую книгу в этом году следует считать образцовым романом. Иногда таковой книгой оказывался, например, „Альбом для марок” Андрея Сергеева. <...> Действительно, одно дело думать над тем, что следует считать „большой” книгой, или прикидывать, что может оказаться „национальным бестселлером”. И совсем другое — решать, какой из представленных текстов можно назвать „романом”...”

“Вне всяких сомнений, „Библиотекарь” Михаила Елизарова — самый радикальный из всех романов, когда-либо получавших эту консервативную премию. <...> Букер-2008 получила маргинальность как таковая. Из представленных вариантов был выбран не самый радикальный и уж, безусловно, не самый качественный. Зато, пожалуй, самый яркий. „Библиотекарь” — не лучший роман Елизарова и, уж точно, самый бестолковый из всех его текстов включая „Pasternak” . Но он вполне способен читателя соблазнить (равно как и разозлить)”.

Николай Александров. “Асан”, или Риторика Маканина. — “ OpenSpace ”, 2008, 19 ноября.

“Маканин — оригинальный мыслитель, то есть очень умный человек. Но человек без художественной свободы”.

Михаил Ардов. “Все искусство демонично”. Писатель-священник считает литературу развлекательным времяпровождением. Беседу вела Ольга Рычкова. — “НГ Ex libris”, 2008, № 39, 30 октября <http://exlibris.ng.ru>.

“Когда я открываю старомодный рассказ какого-нибудь современного писателя, который старается писать, как Чехов: „Поднимаясь по лестнице, Иванов думал…”, то закрываю сразу — так писать уже нельзя”.

“Но я читаю стихи, мой любимейший поэт — Тимур Кибиров, с которым я дружу: он дарит мне свои книжки, я ему — свои. После Кибирова высоко ценю Льва Лосева и Сергея Гандлевского”.

“Светское искусство в своей основе демонично, и в стихах это особенно заметно. Но бывает прямая демоничность — „бесовидение в метель”, как называл поэму „Двенадцать” отец Павел Флоренский. А бывает косвенная связь, которая не так явно просматривается, и это не так страшно читать”.

Анжелика Артюх — Дмитрий Комм. Пожар уже начался. О менеджмент-культуре. — “Искусство кино”, 2008, № 6 <http://www.kinoart.ru>.

Говорит Дмитрий Комм: “Шведские писатели-детективщики Пер Вале и Мей Шевалль много лет назад выпустили сатирический детективный роман „Гибель 31-го отдела”. Он повествовал о могущественной издательской корпорации, расположенной в тридцатиэтажном небоскребе. Каждый этаж соответствовал одному отделу корпорации, и на каждом выпускали газету или журнал — жуткую гламурную пошлятину. Однако существовал еще секретный тридцать первый этаж, о котором мало кто знал. На нем были собраны исключительно высоколобые интеллектуалы и радикалы-нонконформисты. Они тоже выпускали свой журнал — в одном экземпляре. Этот экземпляр потом показывали руководителям остальных тридцати отделов в качестве примера того, чего не должно быть в их изданиях. <…> Но когда в небоскребе начался пожар, эвакуировали все этажи, кроме тридцать первого, поскольку о его существовании пожарные попросту не знали. <…> Интеллектуалы сегодня — 31-й отдел. Наше существование терпят, пока мы не пытаемся серьезно влиять на общественное мнение. Нам дают гранты, пока мы заявляем о некоммерческом характере своих работ. Каждое наше безответственное высказывание о глупости „массового человека” — бальзам на душу ‘муры‘. „Конечно, ребята, — говорит нам ‘мура‘. — Массовый зритель — дурак и жлоб, так что позвольте уж мне о нем позаботиться. А вы развлекайтесь в своем узком кругу”. <...> Но в последнее время отовсюду слышатся жалобы, что гранты дают все реже, что возможностей опубликовать свою писанину все меньше и что ни властям, ни бизнесу интеллектуалы и независимые художники не нужны. Какое потрясающее открытие! Конечно, не нужны и никогда не были нужны”.

Андрей Архангельский. Без присмотра. — “Взгляд”, 2008, 6 декабря

<http://www.vz.ru>.

Солженицын был в этой роли этического оппонента власти почти 20 лет; с середины 90-х годов, по возвращении в Россию, он стал уже этическим мерилом самой власти, ее зеркалом. Сейчас не место разбирать его исторические и социальные воззрения, его представления об идеальном устройстве России. Другие литераторы — конечно же, более либеральные — смело критиковали его взгляды. Но из писателей Солженицын единственный имел программу, цельное представление о будущем России и предлагал ряд этических оснований к этому, а у его многочисленных оппонентов и намека на собственную программу не было. Конечно, это очень удобно: самому „быть свободным от политики” (а стало быть, и от ответственности) писателем, но зато насмешливо или ожесточенно критиковать программу А. И. Не будь, однако, пусть и ортодоксальной позиции Солженицына, они бы не высказали и своей, противоположной точки зрения: такова была его роль — провоцировать, будить, служить точкой отталкивания для всех, поводырем даже для несогласных. Поводырь может ошибаться, но его отличие от остальных в том, что он идет первым. Другие уже имеют возможность выбора: идти за ним либо же следовать собственным путем. <...> Ввиду всего вышеизложенного вопрос “как жить без Солженицына?” — вовсе не фигура речи, не красивая фраза . А действительно насущная проблема, потому что сегодня впервые с конца 1960-х Россия оказалась без такого этического авторитета, который смел ей указывать, смел ее ругать и чей авторитет был сопоставим с авторитетом верховной власти”.

Ольга Балла. Диалог со смертью. — “НГ Ex libris”, 2008, № 42, 20 ноября.

“Человек обеднел бы без алкоголя, опустел бы, оскудел. В том числе и без разрушительного, даже смертоносного его действия. А я бы сказала, без этого — даже и в особенности. Правила пития и его „культура” (о, сколько упреков выслушали русские всех поколений в том, что пить они „не умеют”!) — вещь, конечно, куда как важная. Они затем и важны, чтобы их можно было нарушать. Чтобы их нарушение действительно переживалось как катастрофа. Красота с культурой — они только глаза отводят. С алкоголем человек может устраивать себе катастрофу хоть каждый день. И менее катастрофичной она от этого, уверяю вас, не станет. Даже если превратится в рутину. Более того, настоящая катастрофичность как раз тогда и начнется. Разрушая человека, подвергая его опасностям, делая его смешным, нелепым, противным (в том числе и самому себе), глупым — алкоголь его создает. Это жестокая школа. И акцент тут — на слове „школа”, а не там, где вы подумали. Алкоголь показывает человеку его, человека, силу и бессилие. Ему, зашоренному своей культурой и цивилизацией, алкоголь дает прочувствовать всю зыбкость его защищенности нормами и правилами. <...> Алкоголь — всегда диалог со смертью. Вот это и есть самое главное”.