Ей давно сообщили о гибели любимого. Но она не поверила. Лишь когда от матери жениха узнала о его смерти, надела траур, но продолжала ждать.
— Милая моя доченька! Не рви свое сердце! Выйди замуж, роди детей! Не мучай себя! Ведь ты женщина! — просила Ксюшу мать любимого. Но напрасно. Слова не доходили.
Ксенья жила отшельницей. Она изменилась до неузнаваемости. Стала чернее горя, молчаливее могилы. Женщина говорила только с образом Христа. О чем просила Господа, этого не знал никто.
Сколько людей пришли и покинули общагу, сколько вышли замуж и женились, сколько новых жильцов пришло! О том помнили Лукич и Поликарпович. Ксенья не замечала никаких перемен.
Казалось, она застыла во времени и оно для нее навсегда остановилось.
Она жила загадкой. Иные даже пугались, встретив ее на темной, внутренней лестнице, чертыхались вслед. Оно и понятно, встреть такую и при свете кровь в жилах заледенеет. Из-под платка только длинный нос и подбородок торчат. Все остальное тоже как у бабы Яги взаймы взяла. Вот так и жила Ксенья, себе ни в радость, другим в наказание.
И кто знает, сколько времени так продолжалось бы, не возьми Лукич на работу слесаря-сантехника, рыжего и бедового мужика — Василия. Он появился в общежитии с самого утра и сразу громко заявил:
— Привет всем, люди! Это я возник! Сам Вася! Любите меня и целуйте со всех сторон, во все места, покуда я целиком помытый и подмытый, постриженный и побритый! Налетайте целой сворой и поодиночке, Васи на каждого с избытком хватит! Не верите? Докажу мигом! Я такой! Веселый и шебутной! — поймал первую попавшуюся под руки, самую пышную и любопытную Серафиму.
Сгробастав бабу, прижал к себе:
— Не отпущу, покуда не приветишь! Экая милашка носится без моего догляда! Я тащусь от пухленьких и румяных! Дай нагляжусь вдоволь на такую булочку! Стой! Куда линяешь? Ну и что, если замужняя? Я у тебя ничего не откусил и даже не пощупал! Ну, куда же ты,
козочка, яблочко мое! — побежал за бабой, но увидел Анну — уборщицу, раскинул руки, затопал ногами, закрутил задницей:
— Где ж тебя носило, солнышко мое лупоглазое? Я ж извелся ожидаючи! Иди сюда ко мне, задница курячья! Дай потискаю, огрызок старой кочерги! Чего визжишь? Я еще не добрался до тебя! Во, когда всю в горсть сгробастаю, тогда пищи всеми дырками, какие свободными останутся! Не трепыхайся, курочка моя неощипанная! Я ж еще в полном соку! — спрятал бабу в громадных ладонях.
Выглянувшую на свою беду буфетчицу, вовсе измучил. Поймал за плечо, заорал от восторга:
— Сущий сдобный пирог! Я про такую с детства мечтал! Козочка! Куда ты? Погоди! Я еще весь горячий!
Поликарпович с Лукичом хохотали до слез.
Мужики! Как можете спокойно спать, если вокруг такие бабочки порхают? Нет, я на своих мослах не устою! Сущие розы! Так и быть! Уговорился! Остаюсь у вас работать! Уломался без слов! Какие бабы! — восторгался мужик на весь вестибюль. И вдруг увидел Ксюшу. Она шла в прачечную.
Поликарпыч с Егором Лукичом ничего не успели сказать Васе. И, похолодев, ждали, чем закончится это знакомство.
Сантехник встал посередине коридора, раскорячив ноги, вытянул вперед волосатые, громадные руки:
— Я ж тебя жду, краля моя! От кого слиняла ночью темной? Кто держал тебя на погосте без моего ведома? Ты сама прибежала, меня почуяла? То-то и оно! Меня не обскочишь и не минешь! Я весь твой! До последней бородавки! — сорвал с бабы платок, взял на руки, прижал к широкой груди.
— Слышь, как молотит угорелое? Тебя почуяло и узнало!
— Пусти! — требовала Ксюша.
— Куда? Ты когда была в последний раз на руках у мужика? Видать, уже забыла! От того вся высохла! Дай приголублю мою корявую, враз расцветешь лопухом на куче. Ты ж на меня глянь! Прижмись! Не бойся. Я потный, но живой, меня даже пощупать можно за все места и пальцы не сломаешь, есть за что ухватиться и подтянуться, веселуху справить! Ты хочь помнишь, что это такое? Иль все отсохло? Поворотись мордочкой, суслик мой сонный! Ну, куда рвешься, мышонок? Я ж тебя одним мизинцем удержу! — внезапно чмокнул Ксюш-ку, та от неожиданности вырываться перестала, соображала, что произошло?
— Да нам тебя как воздуха не хватало! — хохотал Титов, глядя на Васю, державшего на руке удивленную до онемения Ксюшку, какая от растерянности обхватила рукой шею человека и вовсе не пыталась убегать от сантехника.
Васю сразу признали и полюбили все бабы. Даже Ксенья безропотно стирала его робу и никогда не морщилась, не ругала вонючесть спецовки.
Сантехник, получая чистую робу, всякий раз хватал бабу на руки, целовал и хвалил на все лады. Называл сучком, квачом, каталкой и кочергой, но говорил это не обидно, а по-особому тепло и ласково.
— Эй, Ксюха! Нынче вечером к тебе на чай подвалю! Слышь? Я со своей оглоблей побрехался и ночевать останусь здесь! Пусть стерва одна в койке помечется. Не хрен ее каждый день баловать! Верно, девки? Тут и без нее есть с кем пошалить! — подмаргивал обслуге.
Он получал немного. Но именно из-за малой зарплаты не соглашались тут работать люди. Мороки здесь хватало. И сантехник не сидел без дела. То унитаз забился, то раковина засорилась или кран пропускает воду, а то и в душах возникали проблемы, опять же подвозили отопительные батареи. Все нужно было содержать в порядке, за всем смотреть и ремонтировать надежно и вовремя.
Васю, случалось, срывали посередине обеда:
— Трубу прорвало! Скорее!
— Стояк поплыл! Помоги!
Человек срывался из-за стола, забыв о еде. Когда заканчивал ремонт, столовая уже была закрыта.
— Вася! Иди ко мне! Девчата у меня твой ужин оставили! — звали сантехника Лукич или Поликарпыч, и Вася спешил на зов, благодарил заботливых женщин, не забывающих о нем. Этот человек умел растормошить, развеселить, рассмешить всех до икоты и, казалось, никогда не унывал и не умел скучать.
Иногда он оставался ночевать в общежитии. Случалось это, когда Вася очень поздно заканчивал работу, а городской транспорт уже не ходил.
Жил сантехник далеко. Пешком через весь город, домой лишь к утру попадешь. Вот и оставался на работе, домой кому-то звонил, предупреждал, чтобы не ждали и не беспокоились за него.
Его принимали всюду. В любой комнате Васе были рады. Вот так однажды заглянул на огонек к Ксюше. Та, словно знала, блинов напекла к чаю, но не одолела, много осталось, вот и предложила человеку. Тот с радостью подвинул к себе тарелку, попробовал блины, они ему понравились, он их мигом уговорил. В благодарность хозяйку в обе щеки расцеловал, обещал почаще в гости заглядывать.
Смешно сложились их отношения после той первой встречи. Всего-то на руках подержал бабу, поцеловал в щеку, ничем не обидел Ксюшу, и та перестала его избегать, даже здоровалась, пускала Васю на чай и никогда не гнала, не обижала человека и даже общалась.
Вот так и сегодня сантехник к ней пришел. Сел в уголке, едва в. него втиснулся, пил чай, закрыв глаза, наслаждался тишиной:
— Хорошо у тебя, спокойно. Будто дома у своих побывал, душу от суеты почистил.
— А где твой дом? — спросила Ксенья.
— Далеко. В Сибири! Там теперь холодно, а за окнами волчьей стаей воет пурга. Но, если закрыть наглухо ставни, в доме будет тихо, как на погосте. А мои не любят мертвую тишину. Я ее тоже не уважаю. Она душу сдавливает, не дает дышать, саму жизнь вымораживает,— вздохнул человек тяжко:
— Жизнь надо воспринимать такой, какая она есть!
— Не щадит она никого,— скульнула Ксенья тихо, вытерла слезу, выкатившуюся из глаза. Вася заметил:
— Чего сопливишься? Всякому свое на судьбу отведено. Вот и крутись в ней, как белка в колесе. Мне тоже не сладко приходится. А что делать? Слезами не поможешь и не выправишь ни хрена! Вон я, вернулся из Чернобыля, в первом эшелоне ликвидаторов был. Нахватался облучения по уши. Я жадный! Уж, коль набраться, так полную пазуху, тем более халявного. Думал впрок, авось, дома пригодится, приспособлю к чему-нибудь. Не боялся я этой холеры. А потом, чую, меня в штопор сворачивает. Мужики, с какими там тусовался, водкой спасались от нее. Ну, и я приноровился. Домой приехал и опять же водкой лечусь. Баба моя в крик. Что ей мое лечение иль здоровье. Так и не поняла, чем в Чернобыле был занят. Не доперло до нее. И знаешь, как звать стала, жертвой свинячьего аборта! Во, до чего додумалась кудлатая чума! А все потому, что надирался до полного отруба! Я уж и привык к кликухе. Чуть не захрюкал. Стал себя ощупывать. О! Даже хвост сыскал! Только не сзади, а спереди. А волосатым я всю жизнь был, с самого детства. Так что мне и зимой исподнее не нужно, в лютый мороз не замерзну. Своя шуба есть, натуральная! Ее никакая радиация не сгубила, так и осталася при мне! И ты, ищи во всем плюсы, не вой и не убивайся, слышь, Ксюх! Да сними ты свой платок к чертовой маме! Живи назло всем врагам! Ты ж молодая баба! А смотришься ветхой старухой! Гля, глаза того и гляди, в самую жопу провалятся! На роже единый «рубильник» остался! Даже пугало в огороде красивше тебя! А ведь небось бабой была когда-то, что от ней осталось, глянь на себя!
